Звонок в комендатуру:
– Мной, капитан-лейтенантом Жмуркиным, только что за неотдание воинской чести по личной просьбе расстрелян мичман Пупков. Прошу прислать машину к переулку 8 Марта.
Отбой.
Высыпая из машин, охреневшие посланцы комендатуры наблюдают следующий пейзаж: на лавочке, устав от трудов праведных, посапывая, отдыхает пожилой каплей. За углом в стене целых четыре пулевых отверстия. На травке у стены – неподвижное тело мичмана…
В офицерской камере гарнизонной гауптвахты, кроя себя и все на свете трехэтажным матом, пытаются хоть как-то припомнить события предыдущего вечера оба действующих лица, невредимые, но страдающие от неимоверного похмелья.
Примечание для тех, кто не все понял: после того как мичман сказал, что готов к наказанию, они пошли и напились как свиньи, а потом один другого расстрелял, заручившись предварительно его же согласием.
К удовольствию всех, он промазал, но мичман рухнул на землю, так как считал себя убитым, после чего оба уснули.
Вы знаете, не перестаю удивляться: говорю всем насчет того, что, ребята, настоящей причиной гибели кораблей может быть именно некая «наведенная шизофрения», связанная с усталостью людей.
Такое впечатление, что никто не слышит. Даже удивительно.
«Шизофрения» летит мимо ушей. То есть с тем, что техника может быть ненадежной, согласиться еще могут, а с тем, что люди могут подкачать из-за своей физиологичности (из мяса и костей же состоят), – это принять не готовы.
Меня с этим миром примиряет то обстоятельство, что человек не вечен. Все помрут. Здорово. Некоторых зароют. Многих с почестями.
Когда у нас заговорят о людях? Все о «железе» и о «железе». А о людях?
Они же живые – разговаривают, смеются, встречаются, рыдают.
Хорошо, что я тогда сел на последнем ряду. А если б я сел на первом? Катастрофа! Но Бог миловал. А я и не знал тогда, что поэзия – это так весело. Я считал, что это дело скучноватое: нервные девушки читают нервную чушь – «любовь, кровь, куда-то головой с моста». А тут – такой праздник. От смеха я рыдал и всхлипывал с пузыречками.
Там еще была одна поэтесса с многообещающей фамилией Элеонора Болтиневская (папа ее Болт), так она тоже не дала мне умереть и сдохнуть без следа.
Подводник Гаджиев был герой. Он всплывал в середине конвоя и расстреливал его из пушки, вместо того чтоб тихонько (без героизма) подобраться, выпустить торпеды, а потом тихонько свалить. Несколько раз это ему сходило с рук – враги торопели, а потом они перестали торопеть и просто расстреляли его «потаенное судно», как говорили во времена Петра. Герой утонул вместе со своим экипажем, то есть утопил своих подчиненных, за что его и наградили всячески, и даже наша база долгое время носила его имя.
Война – дело разумное, а если оно «не разумное», тогда говорят, что она– героическая.
Об англичанах. Чем меньше жизненного пространства, тем изворотливее ум. Эти на островах живут, вынуждены умнеть. И умнеют они как минимум пару тысячелетий.
А на больших просторах умнеть совсем не обязательно: изгадим эти просторы, перейдем на следующие.
О культуре и ее министре. Очень трудно быть министром того, чего нет.
В аэропорту нас встречал Стефан. Мы с Колей прилетели в Швецию в гости к Стефану.
Познакомились мы на шведской книжной ярмарке.
Стефан тоже издатель и, кроме того, он знает русский язык, а еще он изучает философию и сам переводит сочинения Кьеркегора с датского на шведский.
Русский Стефан изучал в Москве, где он учился, став московским студентом сразу же после того, как перестал быть шведским военным летчиком. Издательство у него называется «Нимрод», что означает сокол.
Мы со Стефаном немедленно сошлись на том простом основании, что оба мы бывшие военные.
– Они же нам все врали! – говорит Стефан о своем правительстве, а врали они насчет того, что расписывали им нас, русских, как существ, чрезвычайно опасных.
Я ответил Стефану тем, что и нам очень много врали, но теперь, слава Богу, мы можем наконец заглянуть в глаза друг другу.
Заглянуть в глаза Стефану может только Коля – Стефан почти два метра ростом. Я же могу заглянуть ему где-то в район верхней пуговицы пиджака.
Стефан везет нас к себе в гости, на север. Дорога все время вьется вокруг каких-то скал. В
Швеции вообще нет полей в нашем понимании. У них есть скалы с соснами и что-то вроде полосок земли, отвоеванной у скал. Там у них все и растет. Ни одного клочка брошенного или неухоженного.
Стефан везет нас к себе в лес.
Живет он в лесу. У него там дом.
Тут многие так живут. Городок с десятью тысячами населения, из которых семь тысяч по лесам, здесь обычное дело.
В городке в воскресенье никого нет. Главные достопримечательности – бассейн, книжный магазин, библиотека и Музей паровоза.
Тут у них есть один паровоз, так вот он теперь находится в музее, и Стефан нам его сейчас же показал, как только мы въехали в городок.
Шведы, как уверял нас Стефан, до сих пор боятся русских. Лозунг «Русские идут!» придумали они сразу же после войны Петра Первого с Карлом Двенадцатым.
Стефан нас будет немедленно кормить, о чем он нас и оповестил, но для этого нам надо доехать до его дома, который находится чуть дальше в лес.
Шведы помешаны на экологической чистоте, так что и в лесу у них стоят туалеты, а дома в лесу снабжены всем необходимым.
Гадить в лесу разрешено только лосям. Идешь по дорожке и видишь – вот он лось, а вот его кучка.
Стефан привез нас прямо к дому, и первым на крыльцо взошел Коля – он из нас двоих лучше всего произносит речи. Коля заготовил речь для встречи жены Стефана. Открылась дверь, и на пороге показалась жена– Коля поперхнулся.
Дело в том, что жена у Стефана примерно лет на шесть-восемь старше самого Стефана. Выглядит она, прямо скажем, не его женой. Стефану от силы можно дать лет тридцать пять.
– Открылась дверь, – говорил мне потом пораженный Коля, – и выпила… мама Стефана!
За обедом мы ели салаты и копченую форель огромных размеров. Запивали мы все это белым вином.
От Стефана не укрылось то обстоятельство, что Коля скромничает и есть помалу.
– Не бойся, – сказал он, – у меня есть еще одна форель!
Меня же они вдвоем очень быстро окрестили обжорой.
Пока мы сидели за столом, за окном дважды проезжала машина.
– Задолбали! – пожаловался Стефан. – И ездят, и ездят!
Дело в том, что шведы очень ценят покой. Они соседа-то по хутору иногда лет по десять не видят и догадываются о том, что он еще не помер, по дыму из трубы, а здесь – за час две машины.
– Я им проложу другую дорогу! – говорит Стефан. – Пусть едут там!
– А давай я их отважу от твоего дома! – предложил ему я.
– Как это? – заинтересовался он.
– Я возьму лопату и вырою прямо на дороге большую яму, а перед ямой мы поставим доску, на которой напишем «Земляные работы». Лет на десять хватит, а потом они сами отвыкнут.
