А замом у них в те времена был наш старый знакомый Марданов через «а».
Я вам про него в рассказе «Вареный зам» рассказывал, и то, что он родился в 1942 году без чувства юмора, было очевидно – не до юмора в те времена было.
И вот видит Марданов, что заслуженный мичман, ветеран с медалями, ведет на поводке кабана.
Это его не удивило. Он остановился и спросил о том о сем, конечно же, но только так, чтоб разговор поддержать, потому что ехал он в часть как раз затем, чтоб таких вот героев, как этот мичман, которые до сих пор в строю, с Великой Победой поздравить.
– Поздравлю, – говорит он, – вас с Великой Победой!
Мичман и хряк развернулись в сторону зама, и один из них, как это и предписано уставом, извлек из себя радостный крик, столь приличный моменту.
Пошла парочка молчаливых секунд, и тут мичману приходит в голову то первое, что и должно было прийти:
– А разрешите нам с хряком к вам на заднее сиденье втиснуться?
Я же вам говорил, что наш Марданов родился без чувства юмора. И что он такое сказал мичману на это предложение, сказать можно, но будет ли это так же забавно, вот о чем я беспокоюсь.
В общем, Марданов уехал, а мичман с хряком остались грузовик дожидаться.
ДРУЖЕСКИЙ ВИЗИТ
1993 год на дворе, конец «холодной войне», начало «дружеских визитов». В Норвегию, конечно.
Наш СКР с командующим Кольской флотилией на борту пошел в Норвегию. А командующий – веселый, хохочущий, цветущий, энергичный, большой – жизни в нем полно, и все это направляется в Тромсе.
Там их дожидается фрегат береговой охраны и норвежский командующий – суховатый, как с картинки, натовский адмирал.
Полночи отмечали конец «холодной войны», потом братание и переход на «ты».
А утром надо было на натовском вертолете летать. Над заливом, над фрегатом и над прочими кораблями, раскрашенными и чистыми.
Наш командующий с утра перед полетом от жажды неминучей пять кружек кофе в себя опрокинул, от удовольствия крякнул, но в воздухе его занемогло. Часа полтора летаем и общаемся с норвежцами через атташе, а я – рассказчик этого рассказа – рядом с командующим сижу, и ляжки наши соприкасаются, и через нее, через ляжку, я чувствую, как в нем растет напряжение.
А красота вокруг невероятная: лето, море изумрудное, скалы игрушечные, корабли-кораблики.
А командующий все тучнеет и тучнеет и одновременно скучнеет.
А как с этим недугом поступают все на свете вертолетчики? Они просто открывают дверцу и ссут нам на голову.
И командующий поступил бы точно так же, будь под ним не Норвегия, а горячо любимая родина.
А тут нет! Не мог он нассать на Норвегию и так уронить то единственное, что мы еще не уронили – нашу честь.
А тут они еще решили летать не только над морем, но и над прекраснейшей норвежской сушей.
Часа полтора проходит – командующий почти никакой.
– Уве, – говорит он тихим, дряблым голосом норвежскому командующему, – давай мы где-нибудь сядем. Ножки разомнем.
И сели. В Эванесе, на военном аэродроме. И тогда мне на секунду показалось, что норвежцы понимают, что с нашим героем происходит, потому что сели в самой середине бетонного поля. Вокруг на полтора километра ни куста.
Подъехал рафик и заправил вертолет.
Назад летели часа два – два с половиной, командующий был в полном отрубе. Чувствовали ли вы когда-нибудь, что у вас на руках умирает ваш друг, брат или же большое живое существо? Это просто тоска сердечная.
Вот и я себя так чувствовал, потому что он уже без всего, сползает и всей тяжестью на меня наваливается, а я его удерживаю.
И вот садимся наконец.
И не на наш поганейший СКР – где у нас там садиться – а на их поганейший фрегат.
А к командующему сразу всякие клерки ринулись, рванули, обступили: кто бумажку подписать, кто еще чего. Я атташе шепчу: «Хватаем его под руки и в гальюн пулей, а то помрет!»
Подхватили мы командующего и понеслись.
И – вы знаете, такое облегчение, должен вам заметить, просто удивительно.
Просто пять минут, и командующий опять ожил, запорхал – веселый, большой, цветущий – жизнь ключом.
А норвежцы, по-моему, потускнели как-то.
А наш-то – какой орел, ну ни в какую не обоссался.
ИСТОРИЯ ИМЕЛА ПРОДОЛЖЕНИЕ
Я тут неточно выразился. В первый раз пили на нашем борту, и все было отлично – до койки два шага.
А полет был запланирован на завтра после завтрака на пятнадцать минут, вот почему наш командующий и выпил пять кружек.
А полетать подольше над потрясающей Норвегией предложили сами норвежцы уже в воздухе – мол, чего там, быть в Норвегии цветущей и не полетать, и он согласился, не подумавши, но через двадцать минут заерзал, то есть осознал.
Я потом спрашивал у норвежского контрразведчика.
Знаете, разведчики с контрразведчиками друг друга находят в первый день, а потом уже идет обмен любезностями: вы нашему адмиралу пузырь мочевой рвете, а мы вам – другое.
Я того норвежца сразу вычислил: суетился сильно и где какой разговор – он сразу там.
Пригласил я его на следующий день, выпили по литру, и я ему говорю, мол, четыре часа летать вместо пятнадцати минут по протоколу – твоя идея? Он – ну, в общем, я к этому тоже руку приложил. Потом мы еще выпили, и я от него отстал.
Продолжение банкета планировалось в тот же день на их базе: там есть некое подобие технического здания, из которого базу совсем не видно. А нам ее очень надо было посмотреть, потому что из космоса ни черта не различается: подходы, подъезды, коммуникации.
Я с командующим до этого провел совещание: как нам склонить норвежцев на осмотр базы.
И вот на банкете командующий говорит этому Уве, мол, слушай, Уве, едрен батон, а чего это ты нам базу-то свою совсем не показываешь, «холодная война», ковырять ее в темечко, давно кончилась, давай посмотрим, ты – моряк, я – моряк, интересно же.
А тот косится на своего контрразведчика. Этот глазами говорит, что можно, только вон того – опять глазами на меня – не берите.
Ну и пошли они одни по базе ходить, дети славы.
Мне командующий потом все за один час нарисовал: что у них, куда и как.
Мы, оно конечно, чуть не обоссались в первый раз с непривычки и от простоты души, но вот только память-то у нас фотографическая, чтоб вам жопу разорвало.
ДОЖДЬ
Офицер не промокает. В крайнем случае, только со щиколоток, потому что наш прорезиненный плащ до этого места доходит, и вся влага со всей туши во время проливного дождя собирается именно там, после чего она стекает в ботинки. Кто не понимает, о чем это я, тот пусть наш плащ наденет.
А вот зонтик офицеру нельзя. Ни к чему. Представьте себе офицера и с зонтиком! Вот это легкомысленное поднятие руки с этим приспособлением против грозы – ну не чушь ли? Чушь! И командующий вам так скажет. Он нас собрал как-то и заявил: «Офицер с зонтиком – это чушь!»
Поэтому не промокаем под проливным дождем. Идем по дороге и не промокаем. Часа три осталось идти. У нас только Трофимыч в плаще, похожий на рыцарей Внеземелья, а остальные – так, на кур похожи.
За исключением Петра. Тот, чудила, с зонтиком. Но его и за офицера никто не считает, потому что он на два года из института призван. И когда его спросили как-то, почему в нарушение последнего распоряжения
