Вот тут я его понимаю.
Я в самом начале об этом говорил.
СТРАХ
– Я туда больше не пойду – зашкаливает.
Мой мичман вошел на пост с этими словами и стал снимать с себя нейтронные датчики. В глаза не смотрит. Все в пол.
А мне хочется, чтоб он мне в глаза посмотрел.
Хотя, нет, не хочется. И так ясно, что боится. Не интересно, когда человек трусит.
А вот какая зараза придумала на семидесяти процентов обоими бортами картограмму гамма-нейтронных полей снимать – вот это интересно. Я б ему… яйца, от лю-бопытности, всенепременнейше отвернул.
– Хорошо. Клади все, я схожу.
Пойду сам. Наверное, это бравада. Мол, мичман за деньги, а мы – за идею.
«Один рентген – это два ноль восемь на десять в девятой пар ионов в одном кубическом сантиметре».
В одном кубическом сантиметре воздуха или вещества.
Излучение опасно тем, что частицы пронзают тело и оставляют в клетках свободные химические радикалы. И все это превращается потом в перекись водорода.
Одна молекула этой дряни на миллион молекул воды означает смерть клетки.
Об этом приятно думать перед походом в реакторный отсек.
У нас два реактора, две выгородки и по тридцать восемь точек замера в каждой. Если не халтурить – на час работы.
На семидесяти процентов обоими бортами мы уже три часа – повезло, это такая, значит, нам задача поставлена.
Проход через седьмой я уже запретил. Чем меньше людей шляется сейчас в проходе реакторного, тем лучше. Зона старая, биологическая защита разболтана – одни прострелы. Стрелки пляшут. Иногда не хватает диапазона. Возьмем с собой приборы на гамма-излучение и нейтроны. Сейчас я этой чушью увешаюсь.
Надо посидеть пять минут с закрытыми глазами, представить, как пойдем и куда.
Перед входом в отсек надо постоять, послушать. Иногда что-то делать до смерти не хочется. Тогда внимай своему внутреннему голосу и не делай. Он не дурак, плохого не посоветует. И главное не волноваться. От собственного волнения собственные приборы могут сойти с ума. Реагируют они вдруг на человеческое волнение.
А чтоб не волноваться – глубокий вдох. И снова.
И выдох.
И ещё я воздух нюхаю. Меня тут прозвали Носом. Химик-Hoc. Ха!.. Сволочи…
Центральный, чуть где гарью запахнет, приказывает: «Химику занюхать!» – и никто не шутит. Какие тут шутки. Нос у меня хороший.
Я несколько раз перед входом в отсек вдохну-выдохну, провентилирую хорошенько легкие – и вперед.
Входить приходится несколько раз – нос быстро забивается. Поэтому не дышим, пока к подозрительным механизмам не подойдем. Они перегреваются – вот и пахнут.
И ещё я по звуку чую, какой агрегат плохо работает.
И ещё… я даже не знаю почему… постоять рядом надо – ничего не тревожит?
Или посидеть, не спеша, привалившись. Спешат только убогие.
Заранее включаем сразу два прибора. На гамма и на промежуточные нейтроны. Пробегаем по всем точкам, потом подсоединяем датчик на быстрые – и ещё раз пробежались. Так снимать показания гораздо быстрее. Тепловые можно не замерять – их никогда не бывает.
Сперва в одной выгородке – потом в другой.
Когда я так брожу, у пульта всегда челюсть отвисает. Вот и весь кураж. Дозиметры надо нацепить. Они, понятно, погоду на Марсе покажут, но – на всякий случай.
Чего ещё? Все, вроде…
Пошел…
ВСТРЕЧА
Кот шел по улице. Он шел походкой ветерана гладиатора, только что удалившегося на покой. Это был громадный кот, и движения его не отличались излишней пластикой. Видел я его с двадцати метров, но и с этого расстояния были заметны жуткие шрамы на его физиономии. Одно ухо у него было надломано и производило впечатление кепки, сдвинутой вбок, хвост – ополовинен. Выражение морды говорило о том, что все в этом мире он уже видел и в необходимости многого сильно сомневается.
Пока я рассматривал кота, я не глядел по сторонам, поэтому сам момент появления на сцене овчарки пропустил. Я заметил её уже в десяти прыжках до кота. Бросаться ему на помощь было бесполезно. Я оцепенел. Огромная овчарка летела на него совершенно бесшумно, и в каждом прыжке было видно, что это очень сильное животное.
