— Что на тебя наехало? Какая Мари Дюплесси?
— Ах, ты не понимаешь... Когда-то, когда я была совсем маленькой, моя бедная мама возила меня к крестной. Я помню красивый дом, цветы вокруг, белый мостик через ручей. Это место называется «Дю Плесси». Всего две буквы — и слово звучит так прекрасно... А Мари? Так звали мою мать. И так зовут Святую Деву. Верно?
Альфонсина не сказала подруге, что, пока та отлучалась поправить что-то в своем туалете, толстяк ресторатор снова подходил к их столику и предлагал приехать снова, но одной.
— Не забудь, меня зовут Мари Дюплесси, — сказала она подруге, обмениваясь с нею поцелуями, перед тем как расстаться.
...Через неделю Мари Дюплесси покинула свою комнатушку в Латинском квартале, где студенты оставляли ей на не слишком свежих простынях по нескольку франков.
* * *
Ресторатор поселил ее в нарядной квартирке, и Мари почувствовала себя на небесах. Теперь она не знала голодных вечеров и даже смогла исполнить свою давнишнюю мечту: купить пару ажурных шелковых чулок.
Еще больше похорошев от спокойной жизни и отоспавшись на мягкой постели, Мари однажды покинула свое гнездышко и показалась в театре. Этого было достаточно, чтобы ресторатор навсегда исчез с ее горизонта.
Скоро она стала любовницей человека с титулом, увидевшего ее в зрительном зале. Эта связь оказалась чрезвычайно полезной для начинающей куртизанки. Она открыла ей двери, за которыми собирались богатые мужчины, жаждавшие необременительных связей с юными и красивыми жрицами любви.
На одном из балов, которые давались за такими дверьми, Мари привлекла внимание молодого светского льва Аженора де Гиша, будущего министра финансов Франции. Познакомившись с Дюплесси, он предоставил в ее распоряжение финансы свои собственные, и Мари смогла покупать предметы роскоши, которыми раньше лишь любовалась издали у витрин модных лавок.
Любая красота требует достойной оправы. Платья, купленные у сверхдорогой портнихи госпожи Пальмиры, и изящные безделушки, подаренные Аженором де Гишем, сделали свое дело. Первый же выход молодого герцога с новой любовницей в Оперу заставил обратить на них внимательные и завистливые взоры. Ах, какое это было удовольствие видеть, как головки дам с затейливыми прическами, будто ненароком, едва сдерживая нетерпение, поворачиваются в твою сторону.
Медленно, словно в рассеянности, Мари обводила прекрасными глазами партер и ложи. Лорнет подрагивал в ее руке. Она смотрела на мужчин. Мужчины на нее. Во сколько может обойтись эта только что засиявшая звезда греха и наслаждений? — читала Мари в этих взглядах и была довольна.
К ней наконец-то пришла уверенность. Если деньги, перепадавшие ей раньше от мужчин, казались случайным везением, неожиданным подарком судьбы, то теперь Мари знала: ее лицо, тело, ее чувственность — вот товар, за который можно спросить дорогую цену.
И Мари научилась спрашивать. Призрак прежней нищеты все еще стоял перед ней. Она употребляла все усилия, чтобы он рассеялся окончательно, и, как ребенок, хватающий в магазине игрушек все подряд, заботилась, чтобы ни один кавалер со звонкой монетой в кармане не миновал ее алькова. У Дюплесси была наперсница, которая поставляла сведения о всех кандидатурах, способных хорошо заплатить за любовь.
В короткое время у ног Мари оказались самые блестящие мужчины Парижа, наследники древних высокородных семейств. Великолепно образованные, воспитанные в строгих традициях элитарной культуры, они волей-неволей помогли Мари окончательно изжить замашки нормандской крестьянки и разбитной подружки горластых студентов. Сказались также ее природная восприимчивость, врожденная тяга к утонченному и изящному.
Казалось, она родилась в родовом поместье, куда запросто наезжали короли, аристократизм впитан ею с молоком матери, а гувернантки и воспитатели не даром ели господский хлеб, выпустив в свет существо невинное и возвышенное, лишенное малейших представлений о пороках, снедающих человечество. И это не было притворством. Одаренная натура двадцатилетней куртизанки действительно тянулась к тому, что показалось бы смехотворным ее подругам по несчастному ремеслу.
У Мари Дюплесси, никогда не знавшей ни школы, ни учителей, была библиотека с томиками Рабле, Сервантеса, Мольера, Вальтера Скотта, Ламартина. Она чувствовала меланхолическую прелесть стихов Альфреда де Мюссе, которого принимала у себя, как, впрочем, и Эжена Сю, Бальзака, Теофиля Готье. Она зачитывалась романами Виктора Гюго. И неудивительно, что он вызывал ее преклонение, — хотя бы за то сострадание, с которым он описал печальную судьбу такой же, как она, куртизанки, Марион Делорм.
Дюплесси любила живопись, ездила по салонам, выбирая для себя картины. Она отдавала предпочтение сюжетам жизнерадостным, навевающим мысль о расцвете, грядущем тепле. И оттого в ее квартире было несколько полотен, воспевающих весну.
Дочка грубого папаши Марэна начала брать уроки музыки. Дело быстро пошло на лад, и скоро Мари играла на пианино несложные пьесы, но в ее исполнении было много чувства.
Особой привязанностью Мари Дюплесси был театр. Она относилась к нему по-детски восторженно, с благоговением, и недаром однажды Дюма-отец посоветовал ей идти на сцену. Ему казалось, что артистическая, эмоциональная натура девушки расцвела бы там пышным цветом.
То, что очень скоро вокруг Мари собрались не только прожигатели жизни, видевшие в ней красивую игрушку, но и люди литературно-художественных пристрастий, говорит само за себя. Она была выше, по- человечески значительнее и чище своей постыдной профессии. И это не могло не бросаться в глаза.
У Мари было много знакомых среди актрис. К тем, кто восхищал ее своим талантом, она искренне привязывалась, дорожила их добрым отношением и была с ними очень откровенна.
Примадонна театра «Варьете» Юдифь Берна, ставшая подругой Дюплесси, в своих воспоминаниях приводит ответ Мари на вопрос, почему та занимается проституцией.
«Почему я продаю себя? Потому что труд работницы не принес бы мне той роскоши, неодолимую тягу к которой я испытываю. Просто я хочу познать утонченные удовольствия, радость жизни в изысканном и культурном обществе. Я всегда сама выбираю себе друзей. И я любила. О да, я любила искренне, но никто не откликнулся на мою любовь. Вот в чем трагедия моей жизни. Нельзя иметь сердце и бьггь куртизанкой. От этого можно умереть».
Нечего и говорить, как уязвим этот ответ с точки зрения общественной морали. Любовь к роскоши! Лучше бы Мари сказала о боязни нищеты и голода. О том, что, родившись на свет, оказалась никому не нужной и, словно приблудная собачонка, рада была побежать за первым, у кого в руках не было палки, делать то, что ей прикажут, из-за куска хлеба. Такие слова оправдали бы Мари. Очевидно, она была бесхитростна. Стало быть, тем более стоит верить ей: «И я любила. О да, я любила искренне, но никто не откликнулся на мою любовь...»
Сложись обстоятельства по-другому, в родной нормандской деревушке она садилась бы за стол для нехитрого обеда с работягой-мужем и прелестным ребенком, а то уже и двумя. И была бы счастлива этой долей. Недаром, наблюдая ее парижскую жизнь, роскошную и страшную, современники убеждались, что по натуре Мари — женщина, «которую ничтожный случай сделал куртизанкой, и куртизанка, которую ничтожный случай мог превратить в самую любящую, самую чистую женщину».
Но случая «не случалось»... Напротив, все убеждало Мари, что ее судьба предрешена.
* * *
Площадь Мадлен в Париже, пожалуй, одна из самых красивых. В немалой степени этому способствует ее главное украшение — церковь во имя Святой Марии Магдалины.
Вот уж поистине — к основанию этого здания сложили свои щедрые дары две богини: истории и архитектуры.
Говорят, что мысль о ее возведении принадлежала мадам Помпадур, некоронованной королеве Франции и, безусловно, одной из самых знаменитых «магдалин».
