– Ну, если есть мозги, – заметил наш старпом вслед уходящему крейсеру, – то почему бы ими не воспользоваться по прямому назначению?
Вот такая у нас вышла история.
Зам, конечно, все узнал, как только с моря пришли.
– Андрей Антоныч! – ворвался он к старпому, – как это понимать?
– А что такое?
– Вы же напали на американский крейсер в полигоне боевой подготовки! – визжал зам.
– А кто тебе нажаловался? Уж не Джонни ли? – усмехнулся старпом.
– По линии МИДа. – начал было зам.
– Значит так, Сергеич! – со старпома мигом слетела вся его вальяжность. – А твой МИД поинтересовался хотя бы один раз, как я здесь обеспечиваю уважение к моей державе? А? Капитан второго ранга Переверзиев, идите с голыми руками на крейсер? Так, что ли? Где был твой МИД, когда нам лодку в прошлый раз чуть пополам не переехали? «Андрей Антоныч, отгоните крейсер!» Ты мне рожу-то не криви. Я твой МИД прекрасно понимаю. Хочется и рыбку съесть, и на хер не оступиться! Очень удобная позиция!
– Андрей Антоныч, вы знаете, куда вас вызывают?
– Знаю! В ООН! – в этот момент старпом захохотал так, что всех бакланов на заливе распугал.
А вызывали его в штаб, где он долго потом рисовал всякие курсы – свои и американца.
Наш старпом – Андрей Антоныч – застал зама в кают-компании с портретом президента в руках.
– Вот, Андрей Антоныч! Надо бы повесить где-нибудь! – сказал зам.
Старпом имел вид хмурый и невыспавшийся, поэтому сперва он буркнул заму:
– Давно пора! – а потом уставился на то место на стене, где у нас еще недавно портрет Ленина красовался. Лик Владимира Ильича был когда-то набран разноцветным шпоном на доске, после чего он был покрыт сверху слоем лака в палец толщиной. Висел он в кают-компании с незапамятных времен, с самого схода нашей лодки со стапелей, так что все к нему привыкли, как к части интерьера.
– А куда у нас делся портрет Ленина? – спросил старпом зама.
– Ленина? – зам выглядел смущенным.
– Ну да, портрет на доске? Куда он исчез? Он, кстати, входит в состав имущества кают-компании вместе с морским пейзажем! Пейзаж на месте, Ленина нет! Ну? И где наш деревянный Ильич? – старпом смотрел на зама в упор.
– Ленина?.. – все еще размышлял зам.
– Да, да, его! Ленина! Нашего! Прошлого! Вождя! Портрет! Где он?
И тут в глазах у старпома появляется чертовинка.
– Сергеич, – начинает он вкрадчиво, – это ведь не я у нас хранитель идеи. Это ты.
Так вот, скажи мне, яхонт изумрудный, куда мы все время попадаем с такими хранителями? А? Все место себе достойное не можем найти! Все тянет нас в места недостойные и жопой называемые!
Зам становится пунцовым.
– Значит, выбросил Ленина к ебеням, за ненадобностью? – старпом притворно вздохнул и воздел глаза в подволок.
– Андрей Антоныч, я.
– А теперь ищешь место для нового вождя?
– Я.
– Так вешай сюда, место-то пустует… святое. Так что вперед! Вешай вместо Ленина.
Андрей Антоныч посмотрел еще раз на зама с интересом и продолжил:
– А ты ведь наверняка Ленина-то не выбросил. А, Сергеич? Спрятал его под матрац! Сознайся! Спрятал? И спишь теперь на вожде? А? Но вот пришла замена. Дождались. Пришла замена вождю. Дай-ка на замену повнимательней посмотрю!
Андрей Антоныч взял портрет президента и начал его разглядывать. На портрете в профиль был изображен наш верховный главнокомандующий, одетый во все наше морское, да еще и в шапке с ручкой.
– Мда-а-а-а! – сказал старпом задумчиво. – А вот мне такую шапку с ручкой, видимо, уже не дадут.
Этот момент я посчитал удобным для того, чтобы доложить старпому о суточном плане дивизии.
– Андрей Антоныч! Разрешите доложить о плане?
– Погоди, Саня, на хер! – остановил меня старпом. – Не видишь, мы делом заняты. У нас еще президент не повешен. Мы хотим поместить его вместо Ленина, но все еще терзаемся. Сомнениями. Совесть нас гложет.
Наконец старпом оставил зама в покое и спустился к себе в каюту.
– Вот, Саня, какие у нас дела. Зам портретами занят, а мы – планами дивизии. И у каждого, заметь, есть свой кусок для повседневной обработки. Кто-то пулю ловит, кто-то дырки сверлит. Или использует старые дырки. Под портреты. Страна на откупе у разных ведомств. И все при деле, что характерно. За нами – море и держава, а за ними – смена декораций.
Старпом вздохнул и продолжил:
– Да, так вот! Если кто-нибудь помрет из верхней шайки внезапно, не забудь мне доложить. Будет повод наполнить бокалы. Ну, так где там твой суточный план? Давай его сюда.
– Андрей Антоныч, Атаев Хабибулину в морду дал! – это я, стоя дежурным, докладываю старпому о происшествиях за ночь.
Собственно, не доложить я не могу, хотя все и так все знают – у Хабибулина фингал под глазом в пол- лица, и зам вокруг него с самого утра вился.
Старпом наверняка уже в курсе, но есть же еще и официальная часть.
Официальная часть гласит: дежурный должен доложить командованию о случившемся за ночь.
Вот я и докладываю.
Старпому доклад не понравился. Он вообще сегодня не в духе. Вид у него хмурый, удавистый.
– Ну и что, товарищ дежурный?
Когда Андрей Антоныч говорит мне «товарищ дежурный», лучше называть его «товарищ капитан второго ранга».
– По факту избиения мной проведено расследование, товарищ капитан второго ранга! – Вот так. Мы тоже не лыком шиты.
– А меня ваше расследование меньше всего волнует. Вместо того чтоб расследовать, вы бы делом занялись! Или заняли народ! Тоже делом! Вот почему у Атаева руки оказались настолько свободны и не вымучены, что он смог одну из них не только поднять до уровня собственных очей, но еще и дать ею, сжатой в кулак, в соседний глаз матросу Хубибулину? А? Бардак по-прежнему развивается по спирали? Почему Атаев до сих пор не в трюме? Почему оттуда не торчит его задница в классической для всех индейцев позе собаки?!!
– Она уже торчит, Андрей Антоныч!
– Где зам?
– Убыл в дивизию.
– Что он там забыл? Что он там все время ошивается? Последние слухи проверяет? Значица, так! Зама сюда! Атаева достать из трюма, отмыть по возможности, и после этого всем в кают-компанию.
Через десять минут в кают-компании были все – зам, Атаев, я и Андрей Антоныч.
– Так вот! – начал старпом. – Довожу до всех собравшихся, что на нашем корабле последний случай рукоприкладства произошел лет пять назад. Я тогда только вступил в должность и не успел сразу и навсегда всем привить любовь к ближнему. А эта любовь, как известно, прививается шестичасовой строевой подготовкой на плацу в любую погоду и походами к дяде прокурору, чтоб ощутить дыхание тюрьмы. Атаев!
– Я, тащ-щщ-ка! – глаза у Атаева уже круглые.
– Вы что, на этом корабле больший годок, чем я?
– Никак нет, тащ-щщ-ка!
– А почему вы позволяете себе то, что не позволяю себе я? А? В глаза мне смотри, восходящая звезда увядающего Востока! Где это принято? В вашем ауле? Так вот, здесь вам не аул! Запомните! Зарубите себе
