честно говоря, не знаю. Ты слышала о моратории на деловую деятельность?
— В последних новостях по телевизору. Папа возмущен.
Но сенатор, когда он вошел к нему в комнату, вовсе не казался возмущенным и встретил его весело и радушно, протянул стакан и сказал:
— Вот видите, молодой человек, мне даже спрашивать не надо. Я уже успел изучить ваши вкусы относительно выпивки.
— Благодарю вас, сенатор. Это мне сейчас очень кстати, — сказал Портер, принимая стакан.
— У тебя было время поужинать? — спросила Элис.
Он посмотрел на нее, словно удивился вопросу.
— Ну так как же? Ужинал?
— Ты знаешь, забыл, — сказал Портер, — Мне было не до того. Из кухни что-то приносили наверх, но в тот момент я был занят с прессой, а когда вернулся, все уже съели.
— Так я и думала, — вздохнула Элис, — Как только ты позвонил, я сразу сандвичей приготовила и кофе сварила. Сейчас что-нибудь принесу.
— Садись, Дейв, — сказал сенатор. — Сядь и расскажи, что у тебя на душе. Неужели я чем-то могу помочь Белому дому?
— Вероятно, можете, — сказал Портер. — Но это вам решать. Заставлять вас никто не намерен. Захотите или нет — вам решать, это дело вашей совести.
— Вам, наверное, нелегко пришлось, — предположил сенатор. — Да и сейчас несладко. Не скажу, что согласен с президентским мораторием, но что-то делать надо, я понимаю.
— Мы не очень представляли себе, какова может быть мгновенная реакция, и побаивались ее, — сказал Портер. — Эта передышка даст здравомыслящим людям время подумать, чтобы не впадать в панику.
— Доллар полетит к чертям на всех иностранных биржах, — произнес сенатор. — К завтрашнему вечеру он может превратиться в бумажку, что бы мы тут ни предпринимали.
— С этим мы ничего поделать не можем, — сказал Портер. — Но если у нас будет шанс выиграть пару раундов здесь, дома, то доллар снова пойдет вверх. Так что настоящая опасность не на заморских биржах, а у нас: Конгресс, пресса и общественное мнение.
— И вы хотите с ними управиться, — добавил сенатор. — По— моему, здесь годится только один способ. Не отступать. Не поддаваться.
— А мы и не собираемся, — угрюмо сказал Портер, — Мы не намерены жалеть, что неправильно себя вели. И никаких извинений не будет.
— Это мне нравится, — кивнул сенатор. — Я могу не одобрять многое из того, что у вас происходит, но такое проявление мужества — это хорошо. В том положении, в котором мы очутились, правительству нужна крепкая сердцевина.
Элис принесла тарелку с сандвичами и чашку кофе, поставила их на стол перед Портером.
— Ешь. Даже не пытайся разговаривать. Разговорами займемся мы с папой. Их у нас много.
— Особенно у моей дочери, — уточнил сенатор, — Из нее так и сыплется. Для нее подобное положение дел вовсе не бедствие, не то что для нас. Ей кажется, что в этом шанс для нового начала. Вряд ли надо говорить, что я с ней совершенно не согласен.
— Ты ошибаешься, — сказала она отцу, — А ты, — обратилась она к Портеру, — наверное, думаешь так же? Вы оба ошибаетесь! Быть может, это самое лучшее из всего, что когда-либо случалось с нами. Это может нас встряхнуть. Влить струю здравого смысла в наше национальное сознание. Избавить нас от технологического синдрома, который управляет нашей жизнью вот уже больше ста лет. Покажет нам, что наша экономическая система слишком чувствительна, слишком неустойчива, потому что основана на фундаменте, который с самого начала никуда не годился. Что есть и другие ценности, кроме бесперебойной работы машин…
— Ну, допустим, это нас перевернет, — перебил сенатор, — допустим, освободит от того, что ты называешь тиранией технологии, даст тебе шанс нового начала — и что ты будешь делать с этим шансом?
— Мы бы перестали быть крысами, — сказала она. — Ведь социально и экономически — мы крысы, крысиная раса. И стали бы людьми и смогли бы работать ради общих целей. Мы бы положили конец бешеной конкуренции, которая нас убивает.
— Без возможности персонального успеха, к которому толкает наша технология и построенная на ней экономическая система, нет повода резать другому глотку, чтобы продвинуться самому. Вот что сейчас делает наш президент, вводя мораторий, хотя сам, быть может, и не знает об этом. Он дает деловому миру и вообще всем людям страны передышку, за время которой можно нащупать дорогу назад к здравому смыслу. Хоть шаг назад к здравому смыслу. А если бы времени было побольше…
— Давай отложим этот спор, — перебил ее сенатор, — Мы все обсудим как-нибудь попозже. Я тебе все объясню.
— Со своим обычным помпезным изяществом, да? Со всегдашней убежденностью в собственной правоте…
— Дейв должен возвращаться, — сказал сенатор. — Он нужен в Белом доме. И у него какой-то груз на душе.
— Извини, дорогой, — обратилась она к Портеру, — Мне не надо было вмешиваться. Мне можно услышать то, что ты собираешься сказать сенатору?
— Ты никогда не мешаешь, — Портер прикончил второй сандвич, — И, конечно, я хотел бы, чтобы ты услышала, что я скажу сенатору. Только ты возненавидишь меня за это. Не надо, ладно? Я буду говорить откровенно. Белый дом хочет использовать сенатора.
— Звучит как-то гнусно, — поморщился сенатор. — Мне не хочется, чтобы меня использовали, хотя это, конечно, составная часть политики: чтобы ты других использовал, и чтобы использовали тебя. Ну а конкретно?
— Мы продержимся, — сказал Портер, — во всяком случае, думаем, что продержимся, если нам удастся хоть на время избавиться от Холма. Время — единственное, что нам нужно. И не так уж много — всего несколько дней.
— У вас же там свои люди, — удивился сенатор. — С какой стати вы пришли ко мне? Вы же знаете, что я не очень расположен к вам.
— Наши люди сделают, что смогут, — сказал Портер, — Но как раз это дело им поручить нельзя. Если оно будет связано с ними, то станет припахивать грязной политикой. Если вы возьметесь — не станет.
— А скажите на милость, с какой стати я должен вам помогать? Я сопротивлялся почти всем законопроектам, какие вы вносили в сенат. Бывали времена, когда Белый дом говорил обо мне в очень неприятных тонах. Я просто не вижу, какие у нас могут быть общие интересы.
— Надо думать об интересах страны, — сказал Портер. — Один из результатов сегодняшнего происшествия будет состоять в том, что на нас снова надавят, еще сильнее, чем прежде, требуя, чтобы мы обратились за помощью со стороны. На том основании, что ситуация касается не только нас, что она международная, что все прочие государства должны быть привлечены и должны работать вместе с нами. ООН кричит об этом с самого начала…
— Я знаю, — сказал сенатор. — И не согласен с ООН. Это не их собачье дело.
— У нас слишком много поставлено на карту, — продолжал Портер, — чтобы позволить этому произойти. Я должен затронуть тему сугубо конфиденциальную, совершенно секретную. Вы хотите это услышать?
— Не уверен. А почему вы хотите, чтобы я услышал?
— Нам нужно, чтобы пошел слух.
— По-моему, это низко, — вмешалась Элис.
— Я не стал бы реагировать так резко, как моя дочь, — сказал сенатор, — но ощущение у меня примерно такое же. Правда, тебя лично я не обвиняю, Дейв. Вероятно, ты говоришь не от своего имени.
— Вы же знаете, что это действительно так, — согласился Портер. — Во всяком случае, не только от своего. Хотя я бы…
