изысканном зверинце истинных ценителей всяких «черных квадратов» и «красных евреев».
— Вадим Анатольевич! — К государственному человеку, весь светясь от радости, подошел хрупкий бородатый «мальчик» лет сорока с хвостиком с бокалом шампанского в узкой белой руке. «Мальчик» был весь в черном. Его, вероятно, весьма изящные ступни венчали чугунные гири огромных кирзовых ботинок, которые иногда выдаются мрачноватым сварщикам и отчаянным монтажникам-высотникам.
— Привет, Эдик! Поздравляю, именинник! — сказал государственный человек Вадим Анатольевич и, устало улыбаясь, облобызал именинника. — Публика приличная?
— О да! Много советников по культуре, есть даже два консула. Состоятельные люди, но, увы, скуповаты. Остальное — богема и журналисты. Так, мелочь. Ходят пока, приглядываются! Но у меня почему-то появилась надежда…
— Заработать пару «тонн» «зелени»? — смеясь, перебил Вадим Анатольевич.
— Обижаете! — надул губы Эдик. — Я так дешево не стою. Я гораздо дороже…
— Ну-ну, пошутил, Эдик, пошутил, не обижайся. Знаю, что ты — не дешевка! — И Вадим Анатольевич потрепал «дорогого» Эдика по щеке.
Вокруг стайками галдела обычная на таких вернисажах публика: сильно потертые временем и безвестностью друзья художника, одетые в чистые, но неглаженные рубашки; поджарые и слегка синеватые, словно куры второй категории, подруги художника, наэлектризованные обстановочкой до искрения жаднющих глаз, все в каких-то бесформенных вязаных хламидах с вечными сигаретами в длинных нервных пальцах, окольцованных металлическими излишествами; друзья друзей художников — аккуратные, маленькие и плешивые с фотоаппаратами «ФЭД», кинокамерами «Любитель» и годами не чесанными бородами.
Отдельными группками стояли иностранные гости в клетчатых пиджаках, широких брюках с отливом. У всех иностранцев были приятные ненатуральные лица. Все они одинаково ослепительно улыбались друг другу и восторженно говорили на тему изящных искусств.
Не меняя благостного выражения лица, Вадим Анатольевич незаметно проводил рекогносцировку. Стремительно «прощупав» (обшмонав!) своим острым взглядом очередную фигуру «дорогого» гостя (ну конечно же, хоть и не очень умного, но зато богатенького мистера Твистера из Манхеттена, а вовсе не высокоинтеллектуального босяка с Фонтанки), он тут же переходил к другой «фигуре», при этом почти не меняя (профессионализм!) положения своей гордой головы. Вадим Анатольевич явно кого-то искал здесь.
— Эдик, дорогой! — крикнул он виновнику торжества, ворковавшему в окружении плешивых мумий — высохших до костей критиков и сладко-певных поклонниц с едкой горчинкой в дыхании и с основательно «задрапированными» морщинами вокруг кроваво-красных ртов. — Можно тебя на секундочку?
Радостный Эдик с готовностью подошел к Вадиму Анатольевичу.
— Скажи, милый, кто вон тот важный господин?
— Который? Ах, тот! — Эдик удивленно посмотрел на Вадима Анатольевича. — Это же мистер Гордон, американец, и, судя по всему, — обладатель несметных сокровищ! — Эдик еще раз вопросительно посмотрел на собеседника.
— Надеешься, что-нибудь купит?
— А как же! Уже час здесь толчется, хотя я его даже не приглашал. Тонкий ценитель!
— Значит, уже держишь рыбку на крючке… Слушай, познакомь нас. Чувствую родственную душу. Смотри, какой прищур! Давай, Эдик, представь меня этому самому Гордону.
— Странно… — начал Эдик, — а я почему-то думал, что вы знакомы.
— Ну вот, значит, сейчас и познакомимся! — Вадим Анатольевич подхватил Эдика под руку и решительно повел к иностранцу, что-то оживленно обсуждавшему с двумя шикарными дамами, одна из которых была женой высокопоставленного чиновника из мэрии, а вторая — ее подругой и валютной проституткой, расширявшей здесь свою клиентуру.
— Мистер Гордон, — обратился к американцу Эдик, — это — Вадим Анатольевич, коллекционер и мой покровитель. Очень хочет познакомиться с вами, чувствует в вас родственную душу.
— О, родственная душа! Я понимаю! — мистер Гордон радушно пожал Вадиму Анатольевичу руку. — Вы тоже заинтересоваться живопись и собирать картины?
— Да, коллекционирую понемногу. Вот, у Эдика несколько работ купил.
— О, я понимаю, «Маленькие купальщики и сатир» и всякие «Девочки в голубом»?
— Да… В общем, девочки… Но есть и мальчики… в голубом! — и Вадим Анатольевич засмеялся, в упор смотря на американца.
— Эдик хороший художник. Надо везти его Европа, Америка, весь мир. Очень хороший художник! Он много работал здесь, теперь я буду работать там, Америка. Надо делать из Эдик художник.
Эдик сиял от удовольствия, закатив глаза, как тициановская Мария Магдалина.
Вадим Анатольевич непринужденно оттеснил Эдика, грезящего сладкими американскими «коврижками» грядущей славы, и, встав к нему спиной, повлек восторженного иностранца в другой конец зала.
— Послушайте, Сэм, у меня проблемы, — сказал Вадим Анатольевич сквозь зубы, при этом не переставая вежливо улыбаться.
— Сочувствую вам. И все же не стоило ловить меня здесь. Ведь проблемы у вас, а не у меня, — сладко улыбаясь и даже не глядя на собеседника, ответил мистер Гордон, как-то вдруг синтаксически правильно выстроив свой «американистый» русский.
— Ошибаетесь, это касается и вас!
— Нет, уверяю вас, меня это не касается, — сказал американец, приблизив лицо к какому-то «атомному» холсту, на котором были изображены красные собачки и длинноногие зеленоватые женщины, вожделенно смотрящие друг на друга.
— Ту икону, которую вы приобрели у меня, обнаружили в тайнике поезда. В раме картины была микропленка. Вы что же, голубчик, — шипел Вадим Анатольевич, — вздумали подставить меня?
— Грубая работа, господин полковник. Вы прекрасно знаете, что я здесь ни при чем, — говорил, все так же улыбаясь, американец.
— Но как тогда в тайнике оказалась эта икона?
— Звучит неправдоподобно, но ее у меня украли.
— Украли? Но икона — не кошелек! — уже с трудом сдерживаясь, шептал Вадим Анатольевич.
— Перестаньте. На нас уже обращают внимание. Я тут ни при чем, и вы это знаете.
— Что я знаю?
— Успокойтесь. Я видел этот сюжет об изъятии содержимого тайника по телевидению. К несчастью, я так же, как и вы, держал эту икону в руках. И все это при свидетелях, в присутствии Елены Максимовны. Так что меня подставили, как и вас! — американец сверкнул глазами и улыбнулся.
— Все висит на волоске. У нее моя фотография: фотография, на которой, в частности, и эта икона. Елена Максимовна намекнула мне, что передаст ее начальству!
Вадим Анатольевич с самого начала разговора затеял с американцем небольшую игру, выдавая ему часть информации и стараясь расположить к себе заморского гостя. Он внимательно следил за американцем: клюнул тот или нет? Но американец был непроницаем, как титановый бронежилет.
— Поздравляю вас, — американец чуть презрительно посмотрел на Вадима Анатольевича. — Вы дарите женщинам компромат!
— Но я же не знал! Да, я сам подарил ее… — Вадим Анатольевич достаточно зло (не слишком ли?) посмотрел на Гордона. — Слушайте меня, голубчик: если вы это специально подстроили, чтобы подставить меня…
— Не угрожайте мне! — мистер Гордон уже не улыбался. — Вы что, считаете меня полным идиотом, не знающим правил игры? Если бы это сделал я, меня бы здесь уже не было. Я — не самоубийца. Поймите, меня так же, как и вас, подставляют. В конце концов я не собирался покупать у вас эту икону, вы сами предложили мне ее.
Американец с обезоруживающей улыбкой посмотрел на «родственную душу». Странно, но теперь он говорил с Вадимом Анатольевичем совсем без акцента.
— Нет. Когда я вам предлагал ее, вы отказались. И потом вдруг через некоторое время захотели купить ее и купили, даже не торгуясь!
