столика с шумом вскочил Валера, подхватив свою тарелку и стакан с недопитым чаем, убежал за девушкой за перегородку.
— Где тут помыть тарелочку? — раздался его голос из-за перегородки
— Мы посуду моем сами, — со смехом ответили девушки.
В дальнейшем было трудно разобрать голоса. Только на шутки Валеры девушки отвечали звонким, как колокольчик, смехом. Наблюдая за этим, невозмутимый Гена, дожевывал свой завтрак, кивнул на поварскую и заметил:
— Шустрый, на ходу подметки рвет. Только не его полета птица.
— Почему? — спросил Бурцев.
— Есть петушок посолидней. Она два года у нас. Многие пробовали, не получается.
— Что, крепость неприступна?
— Нет, она то может и доступна, да начальник штаба полка майор Щеглов, говорят, многим из-за нее кровь попортил. Как заметит, какого офицера возле нее, так и давай его во все дыры совать — все командировки, все воскресные да праздничные наряды его. Сегодня пришел с караула, он его завтра в патруль, пришел с патруля — он ещё куда-нибудь, и так по пятнадцать нарядов в месяц. Начнет кто-нибудь жаловаться, а он идет проверять занятия, чтобы конспекты были и подготовку по всем правилам. Потом в приказ включит, — взысканий навешает офицеру, как у сучки блох, и попробуй потом отмыться. Причем сам офицера не трогает, а отдерет комбата за то, что дела у этого офицера плохи во взводе. Ну, а комбат со своими замами так на бедолагу навалятся, что ему через пару месяцев не только на Асю, на белый свет смотреть не хочется.
— А она ему, что, родня, какая? — спросил Бурцев.
— Какая родня! Командир батальона майор Хромов её на стройке где-то откопал. Тут электростанцию строят, а она на бетонном узле работала. Когда хранилище строили, Хромов на стройке бетон и раствор «зарабатывал». Говорят, посмотрел на неё — кругом пыль, цемент, и такое добро в пыли пропадает. Забрал он её к себе в батальон на должность писаря. Жена его в это время где-то на юге вместе с детишками отдыхала. Ну, вот, значит, они вместе по ночам с Асей и писали. Так недельку пописали. Увидел её начальник штаба и забрал в штаб. Но слухи про хромовскую пассию уже тогда ходили. Всего три дома, всё на глазах. Как узнала жена Щеглова, что Ася в штабе работает, утром провожала мужа, а вечером встречала у самых дверей штаба. А они всё равно где-то умудрялись уединяться. Посмотрел на это блядство командир и отправил Асю в столовую, внештатной официанткой тот зал обслуживать. Так что, этому шустрику не видать Аськи, как своих ушей.
После столовой Бурцев отправился в свою роту. Это была рота второго батальона, командиром которого был тот самый Хромов. Вопреки ожиданиям Бурцева, он оказался небольшого роста, уже лысоват, а под его кителем просматривалось круглое брюшко. Увидев его, Бурцев представил стройную Асю рядом с ней лысоватого круглого Хромова и улыбнулся.
— Вы чего улыбаетесь, товарищ старший лейтенант? — спросил Хромов.
— Я всегда улыбаюсь хорошим людям.
— Вот как, Василий Петрович! Если Вы уже сейчас считаете меня хорошим человеком, то мы с Вами сработаемся. Меня зовут Александр Степанович.
Потом он представил сидевшего рядом замполита батальона капитана Варежкина. После знакомства Бурцева представили личному составу роты. По штату в роте было шестьдесят человек, однако, в строю было не более тридцати. Остальные только числились и были неизвестно где. В штате роты стояли какие-то женщины, которые работали в штабе дивизии. Все должности сверхсрочнослужащих были заняты спортсменами, которые находились в спортивном клубе округа, там и проходили службу. Они якобы защищали честь полка на спортивном поприще. Никто никогда не видел их в глаза. А какие у них достижения и в каком виде спорта — на этот вопрос ответить не мог, наверное, и сам командир полка.
Когда Бурцев обратился к Хромову разъяснить положение дел, тот ему ответил:
— Чего ты хочешь, старший лейтенант. У меня в штате управлении батальона прапорщик — мертвая душа, любовница комдива. Квартиру в городе ей дали, дома сидит, манду в дежурном режиме держит. Пойди, задай ему вопрос, почему, мол, нарушаете штатную дисциплину, он тебе ответит. Так что не задавай глупых вопросов, молча принимай роту и командуй.
В роту Бурцева попал и весельчак Валера Шилов: он принимал взвод и был удивлен наличием «мертвых душ» больше, чем Бурцев. Единственное, с кем повезло Бурцеву — это со старшиной роты. Прапорщик Девятников был рассудительный, в возрасте человек. Свое дело он любил, все имущество роты было учтено, аккуратно разложено, поэтому Бурцеву хватило двух часов, чтобы сосчитать всё вещевое имущество роты. Девятников оказался запасливым мужичком. Недостач не было, а, наоборот, были небольшие излишки. Вспомнив о проведенной ночи, Бурцев взял свежие простыни, наволочку и собрался идти на обед. Но к нему подошел дежурный по роте Мамонгулиев:
— Таваристь старший лейтенанта! — прокричал он, приложив руку к пилотке. — Тебя дежурная по пальку завет.
Бурцев с трудом понял, что от него хочет Мамонгулиев. Он подозвал Девятникова:
— Он же по-русски почти не говорит. Зачем вы его дежурным по роте поставили?
— А куда его ставить? Их, таких «чурок», больше половины роты. Этот хотя бы что-то говорит, а есть «азеры», которые с гор спустились и ничего не говорят. Куда их ставить? А славян в роте всего человек десять.
Прибыв в штаб, Бурцев узнал у дежурного, что его вызвали к командиру полка на беседу.
Бурцев уже узнал, что командир полка Егоров Егор Иванович уже два года как командует полком. В этом же полку был начальником штаба, поэтому его считали старожилом. Бурцев вошел в кабинет, приложив руку к головному убору, доложил о своем прибытии. Егоров внимательно посмотрел на него и предложил ему сесть. Вид Егорова напоминал Бурцеву этакого «батю». Широкоплечий, крупное мясистое лицо, черные курчавые волосы. Беседа длилась не более пяти минут. Вначале Бурцев рассказал о себе, потом командир задавал вопросы, касающиеся личной жизни, а также по краткой характеристике техники и вооружения.
Так на новом месте в глазах командира полка Бурцев из неумехи-взводного превратился в грамотного, ориентирующегося в любой обстановке ротного командира. Окрыленный успехом, он буквально вылетел из кабинета.
Когда Бурцев зашел в квартиру, то увидел спящего Геннадия.
— Ты, что, и на службу не ходил? — спросил Бурцев.
— Почему не был, был. Я после развода сразу пришел.
— А чего так?
— Что там делать? Роту отправили на комбинат на заработки. Взводного с людьми отправил. Написал расписание на следующую неделю. Больше делать нечего, пришел домой.
— А как же ты за час написал его?
— А чего его придумывать. Старое переписал, занятий всё равно не будет.
По прежнему месту службы Бурцева занятий тоже не было, но он раньше думал, что это только в их полку, а оказывается и здесь то же самое.
В соседней комнате сидели два человека. Они были в майках, в брюках, но без носков. К их лицу неделю не прикасалась бритва. На столе стояла пустая консервная банка до краев наполненная окурками и горбушка хлеба. Возле стола стояла огромная молочная фляга на сорок литров. Крышка фляги была приоткрыта и оттуда распространялся запах хмельного.
— Что сейчас, утро или вечер? — спросил один у Бурцева.
— Обед, — ответил тот.
— А какой сегодня день?
— Ты дни потерял что ли?
Гена махнул рукой и подозвал Бурцева к себе:
— Не трогай, а то в драку полезет.
— Что они пьют?
— Бормотуху. Заливают флягу водой, кидают ржаной хлеб, сахар и дрожжи. Закрывают флягу крышкой, неделю она прыгает под кроватью, не дает спать, а потом открывают и жрут.
