Лусилла стала убеждать себя, что этого не случится, ведь он студент Конута. В любом случае придется пойти на риск. Она была почти рада, что обстоятельства заставили ее выйти из дому, избавив от невыносимого ожидания.
Не глядя, она прошла мимо резиденции Эста Кира. Окна здесь тоже были освещены, но ей и в голову не пришло, что это может иметь отношение к ее собственным проблемам.
До тех пор, пока Лусилла не села на медленно ползущий монокар, она не сознавала, куда едет и зачем. Здесь страшная новость дошла до ее сознания. Роджер! Он умирает.
Она заплакала, оплакивая брата, пропавшего Конута и себя; в машине было пусто, и никто не видел ее слез.
В этот самый момент Конут, ощущая нестерпимую боль, пытался подняться с пола. Над ним стоял спокойный, жизнерадостный Джилсон, держа дубинку, обернутую влажной тканью. Конут не представлял, что ему может быть так больно. Он пробормотал:
– Вы не посмеете больше бить меня.
– Воз-можно, мы это сде-лаем, – прокаркал Эст Кир со своего сине-зеленого трона. – Ты знаешь, мы не любители подобных развлечений, но, что поделаешь, приходится.
– Говори за себя, – бодро промолвил Джилсон, а древняя блондинка зашлась хохотом.
Конут понял, что они беседуют между собой; он мог слышать только то, что произносилось вслух, а они шутили, обменивались замечаниями… Они хорошо повеселились, пока этот методичный маньяк раскрашивал его дубинкой в черный и синий цвета.
Толстый сенатор засопел.
– Поймите нашу позицию, Конут. Мы не жестоки. Мы не убиваем просто так. Но мы не люди и нас нельзя судить по законам людей… Давай, Джилсон.
Телохранитель вновь взмахнул дубинкой, и Конут осел на подушки, которые взбила для него дальновидная блондинка. Самым скверным было то, что сенатор держал в руках ружье. Когда его ударили в первый раз, Конут сопротивлялся, но сенатор навел на него ружье, позволяя Джилсону безнаказанно вышибать из него дух. И все это время они продолжали болтать!
– Хватит, – ласково сказал Эст Кир.
Это было в момент очередного избиения, уже пятого за шесть или семь часов, а в промежутках они допрашивали его.
– Рас-скажи нам, что ты по-нял, Ко-нут.
Дубинка научила его послушанию.
– Вы – члены организации, – покорно проговорил он, – формы жизни, следующей за человечеством. Я это понял. Вам нужно выжить, и неважно, выживем ли при этом мы. Благодаря своим телепатическим способностям вы можете подталкивать к самоубийству тех, кто обладает вашей силой в скрытой форме.
– В пресе-ченной фор-ме, – поправил Эст Кир, пока Конут делал очередную попытку выпрямиться после удара.
Он откашлялся и увидел кровь на тыльной стороне ладони. Но сказал только:
– В искусственно пресеченной форме. Как я.
– Пресечение мутаций, – удовлетворенно заметил сенатор, – то есть безуспешных попыток природы создать нам подобных.
– Да-да. Безуспешные попытки, пресечение мутаций. Это мой случай, – Конут повторял, как попугай. – И вы можете предотвратить многое, если можете угробить талант, если можете добраться до мозга его носителя, когда он находится между бодрствованием и сном.
– Прекрасно, – сказала старуха. – Ты хороший ученик, Конут. Но телепатия – это только одно из преимуществ. Знаешь ли ты, что по-настоящему отличает нас от людей?
Конут отшатнулся от Джилсона, когда тот тряхнул головой. Телохранитель взглянул на старуху, пожал плечами и сказал:
– Хорошо. Не буду вам мешать, продолжайте.
– То, что нас отличает, – это возраст, мой дорогой мальчик.
Она пронзительно хихикнула.
– Мне, например, двести восемьдесят три года.
В конце концов он им надоел, и они оставили его в покое. Хотя Конут чувствовал боль в каждой клеточке, на нем почти не было видимых следов от побоев – благодаря ткани на дубинке. «Это сделано специально», – мучительно думал Конут. Раз они не хотят оставить следов, значит, рассчитывают на то, что кто-то может его увидеть. А это значит, по крайней мере, что они не собираются его убить и выкинуть в море.
Двести восемьдесят три года.
А ведь она не самая старшая из этой четверки; только Джилсон моложе – этакое дитя лет ста или около того.
Сенатор родился, когда Америка была еще английской колонией. Эст Кир родился во Франции при де Голле.
Вот почему так старательно оберегались от любопытных цифры статистики. Если бы Конут увидел их, он бы понял, что аномалии закона Вольграна применительно к переписи населения вызваны не чьей-то ошибкой. Данные показали бы, что некоторые люди не умирали. Статистически незначимая в течение тысячелетий эта часть населения резко увеличилась за последние двести – триста лет – во времена Листера, Пастера, Флеминга. Эти люди не были бессмертными, они становились жертвами ранений, болезней, но не умирали от старости.
По мере развития профилактической медицины они начали накапливать свою силу. На самом деле они не обладали особыми преимуществами по сравнению с обычными людьми, не были мудрее или могущественнее. Даже телепатия была их привилегией скорее всего потому, что люди, живущие меньше их, не имели времени развить это свойство; оно зависело от сложных, медленно формирующихся нервных связей и было знаком зрелости, как половое созревание и волосяной покров на лице. Словом, все, что делало их могущественными, было даром времени. У них были деньги (но, интересно, кто бы, имея в своем распоряжении одно-два столетия, не достиг бы богатства?).
Их спаянное, тесное сотрудничество преследовало определенные цели. Они поддерживали войны, ибо что лучше войны может способствовать развитию медицины? Они материально обеспечивали бесчисленные проекты, так как развитие хирургии людей смертных поможет сохранить их бесконечные и куда более значимые жизни.
К обычным людям – мало живущим, которые кормили их, служили им, делали их существование возможным, – они испытывали лишь презрение.
Им приходилось быть сплоченными. Даже бессмертным нужны друзья, а люди с обычным сроком жизни представлялись им не более чем гостями на уик-энде.
Презрение… И страх. Ведь как они сказали Конуту, существовали ему подобные, обладающие задатком телепатических способностей, люди, которым нельзя позволять жить и развивать это свойство. Внушить такому мысль об убийстве – и он умрет, это же так просто. Спящий мозг может создать картину закрывающейся двери или шума приближающегося грузовика. Мозг на границе сна и бодрствования может превратить этот мираж в действие…
Конут услышал пронзительный смех, и дверь распахнулась. Первым, лучезарно улыбаясь, вошел Джилсон.
– Нет! – инстинктивно закричал Конут, уклоняясь от удара дубинкой.
Глава 14
Лусилла пристроилась рядом с матерью в кафетерии госпиталя, радуясь уже тому, что им удалось найти место, чтобы сесть. Госпиталь поселения был переполнен. Люди, хлынувшие туда в тревоге, заняли каждый дюйм в зале ожидания, помещениях, примыкающих к приемному покою, даже на застекленном балконе-солярии, который нависал над бушующими волнами и предназначался для прогулок пациентов. В такое позднее время кафетерий обычно не работал, но персонал решил обеспечить всех кофе и закусками.
Мать что-то сказала, но Лусилла только кивнула в ответ. Она не расслышала. Немудрено – среди оглушительного бычьего рева опоясывающих поселение кабелей. Кроме того, Лусилла думала о Конуте. По
