Я не осуждаю их за то, что потом произошло. Это, должно быть, стало своего рода традицией, которая хоть немного скрашивала убийственную монотонность их жизни, единственной возможностью показать свое превосходство над кем-то, еще более униженным и несчастным. Ведь каждый из них тоже прошел через это. Я уверен, что в седьмой комнате эта процедура была бы куда более гнусной и унизительной, а в двенадцатой я бы вряд ли уцелел. Но здесь это было лишь способом немного поразвлечься. Уплатив «штраф» — еще одна долговая расписка — и получив положенное количество затрещин и пинков, я произнес какую-то богохульную клятву и стал полноправным жильцом десятой комнаты.
Я не пошел вместе со всеми обедать, а остался лежать на койке. Мне хотелось умереть, стать бездыханным трупом, каким теперь считал меня весь мир.
Глава 8
Работу черпальщика освоить нетрудно. Встав на рассвете, проглатываешь кусок белковой массы, только что отрезанный от Малой Наседки, запиваешь чашкой Кофиеста, надеваешь комбинезон, и грузовая клеть доставляет тебя на нужный ярус. С восхода до заката под слепящими лучами солнца ходишь вокруг низких бродильных чанов с хлореллой. Если ходишь медленно, то через каждые полминуты на поверхности чана легко заметить созревший участок, пузырящийся, богатый углеводами. Собираешь черпаком готовую массу и сбрасываешь в желоб. А там ее подбирают, упаковывают в тару на экспорт или перерабатывают на глюкозу, которой кормят Малую Наседку, а та в свою очередь снабжает потребителя от Баффиновой Земли[8] до Литтл-Америки питательной белковой массой. Каждый час можешь глотнуть воды из фляги и принять таблетку соли. Каждые два часа — пятиминутный отдых. И так до захода солнца, а после заката сдаешь комбинезон и идешь в столовую съесть очередной кусок белковой массы. Затем ты свободен и предоставлен самому себе. Можешь болтать с приятелями, читать, впасть в транс перед гипнотелевизором, пойти, если хочешь, в лавку, затеять с кем-нибудь драку или до умопомрачения раздумывать над тем, что все могло быть иначе; на худой конец можешь завалиться спать. Чаще всего выбираешь именно это.
Я писал множество писем и старался как можно больше спать, наверное, потому и не заметил, как прошли первые две недели и настал день получки. Компании «Хлорелла» я остался должен восемьдесят с лишним долларов. Кроме долговых расписок, которые я так щедро раздавал, были еще взносы в фонд благосостояния служащих (насколько я потом разобрался, мы в некотором роде платили налоги за фирму «Хлорелла»), членские и вступительные взносы в профсоюз, прямые налоги (на этот раз за самого себя), больничные (попробуй добейся, чтобы тебя полечили, жаловались старожилы) и страховые взносы.
Лишь одно служило мне слабым утешением. Вот выберусь отсюда, — а я не переставал в это верить, — и буду знать потребителя, как никто другой в нашем мире рекламы. Правда, у Шокена мы иногда набирали в ученики толковых ребят из самых низов. Но теперь я понял, что из-за какой-то непонятной гордости они не хотели посвящать нас в образ жизни и мыслей рядового потребителя. Возможно, они сами стыдились своего прошлого.
Кажется, только теперь я начал понимать, какое мощное воздействие на подсознание человека оказывает реклама. Куда большее, чем мы, профессионалы, привыкли считать.
Поначалу я был неприятно удивлен, услышав, что здесь рекламу называют просто враками, но затем немало обрадовался, увидев, что так или иначе, а она свое дело делает. Разумеется, больше всего меня интересовало, как откликаются на рекламу проекта «Венера». В течение недели везде, где только мог, я наблюдал, как растет интерес к Венере даже у тех, кто никогда и не помышлял лететь на нее и едва ли знал кого-либо, кто туда собирался. Я сам видел, как люди смеялись, слушая шутливые куплеты и побасенки, сочиненные сотрудниками Фаулера Шокена:
Очень ловко и где только можно протаскивалась мысль, что Венера избавит мужскую половину рода человеческого от унизительного чувства неполноценности. Я всегда считал, что отдел Бена Уинстона, готовящий рекламу на массового потребителя, был самым талантливым и оперативным.
Особенно хорошо им удавались загадки. Например: «Почему Венеру называют утренней звездой?» Вроде на первый взгляд здесь не заложено особого смысла. Но если вспомнить, что у древних римлян Венера считалась богиней любви… Главное в жизни — направить в нужное русло мощный поток человеческих страстей. (Я вовсе не собираюсь оправдывать тех изменников нашему общему делу, которые, чтобы поднять спрос на отдельные виды товаров, пытаются сыграть на якобы естественном для человека «желании смерти». Оставим это неблаговидное занятие таунтонам. Оно бесчестно и аморально, и я никогда не имел ничего общего с подобными делами. Кроме того, если люди начнут думать только о смерти, это неизбежно приведет к сокращению числа потребителей).
Не секрет, что, если в рекламе опираться на великие первобытные инстинкты, не только сбываешь товар, но целишься и подальше. Реклама помогает укрепить эти инстинкты в людях, дает им возможность полнее проявиться, привлекает к ним внимание. В конечном итоге это приведет к росту населения, а следовательно, росту числа потребителей, в которых мы, рекламные агентства, так нуждаемся.
Я с удовольствием убедился, что компания «Хлорелла» неустанно заботится о росте народонаселения. Каждый работающий в ней ежедневно получал необходимое количество гормонов. На пятидесятом ярусе здания «Хлореллы» был открыт великолепный пансионат на тысячу коек. Компания ставила лишь одно условие — дети, родившиеся на плантациях, с десятилетнего возраста автоматически становились собственностью «Хлореллы», если хоть один из родителей к этому времени продолжал работать на плантациях.
Но мне было не до пансионата и развлечений. Я наблюдал за окружавшими меня людьми, изучал обстановку и ждал случая. Если же случая вскоре не представится, придется самому его искать. А пока следовало освоиться как можно лучше.
Я внимательно следил за рекламой проекта «Венера». Какое-то время дела шли превосходно. Шутки, загадки, каламбуры, небольшие рассказики, умело поданные на страницах журналов, веселые песенки, передаваемые в эфир, — все это оказывало свое воздействие.
А затем что-то произошло. Начался явный спад. Через неделю я уже не сомневался в этом. Слово «Венера» исчезло из радиопередач, а космическая ракета, если и упоминалась, то только в соседстве с такими словами, как «радиоактивное заражение», «налоги», «жертвы». В передачах на массового потребителя зазвучали новые, внушающие тревогу нотки, например: «Слыхали, какой-то болван все-таки задохся в костюме для космических полетов?»
Внешне все как будто обстояло хорошо, и Шокену, ежедневно читавшему только выжимки из экстрактов кратких суммированных сводок, составленных на основании сокращенных резюме и рефератов докладов Отдела Венеры, вроде и не было оснований беспокоиться.
Но я знал проект «Венера» и понял, что за дело взялся Мэтт Ренстед.
В нашей комнате Херера считался аристократом. После десяти лет работы в компании «Хлорелла» он сумел подняться до мастера-резальщика, но топографически это означало, что он спустился глубоко под землю в огромный холодный подвал, где росла и зрела Малая Наседка. Здесь он вместе со своими помощниками ловко обрабатывал ее ножами, похожими на мечи. Одним ударом Херера отсекал большие куски созревшей белковой массы, а затем его подручные фасовали их, замораживали, варили, сдабривая специями, упаковывали и рассылали во все концы земного шара.
