пляшущим в ладони. «Лазер», – думаю я и отключаюсь снова.
– Проснись!
Ага, я еще живой. Еще.
– Просыпайся, солдат! Сейчас!
Место то же самое, время другое. Высоко над головой закрытые ставнями окна, в щели лезет яркое солнце, плещет на грязный пол.
Мне лучше. Боль кажется далекой, приглушенной. Это хорошо – значит, нервы, кричавшие из всех уголков моего поломанного тела, наконец заткнулись. Значит, есть надежда подохнуть спокойно.
– Мать твою, просыпайся!
Передо мной висит нечто огромное, темное, дряблое. Я заставляю себя прищуриться, заставляю мозги понять увиденное: ободранную тушу, распотрошенный…
Да это же голем!
Мой спаситель висит распотрошенный, будто рыба. Свисает, пустой и плоский, с балки над головой, рассеченный посередине и лишенный внутренностей. Все его чудо-мышцы цвета оружейной стали болтаются вялые, недвижные, внутренность блестит красным, влажным – будто сырое мясо… У меня опять глюки или эта пустая шкура и в самом деле кровоточит?
– Я тут.
Смотрю и вижу здоровенного черного мужика с бритой головой, одетого в тонкое облегающее черное трико, испещренное сетью белых прожилок, – вроде костюма аквалангиста с вентиляцией. Лицо в грязи и крови, и одно безумное сюрреалистическое мгновение в моей голове вертится мысль: «Да у него жабры!» Но это попросту кровоточащий порез вдоль челюсти. Я сосредотачиваюсь на эмблеме у мужика на плече, напрягаюсь. Та перестает скакать перед глазами, и могу прочитать: «ВДВ». Десантник, значит.
В руке у негра штука вроде шприца. Теперь чувствую зуд, покалывание – негр только что опорожнил эту штуковину в мою руку.
– Говорить не пытайся, – предупреждает черный.
Я пытаюсь рассмеяться, но боль тут же возвращается.
– Лежи тихо, пусть оно дойдет. Ты справишься, все будет нормально.
Странно – будто извиняется.
И сам-то выглядит не ахти. Из носу сочится кровь, на ногах стоит нетвердо, лицо серей бетона. Один глаз налит кровью, будто все капилляры полопались. Руки трясутся, глаза так и бегают туда-сюда, по- птичьи, будто в каждой здешней тени притаилось чудовище и вот-вот прыгнет, а теней тут хватает, пыльный свет, сочащийся из щелей в окнах, не рассеивает темноту, только добавляет теням контраста и силы. Кажется, серьезных ран у черного десантника нет и кости целы, но вот с головой… За последние пару часов я навидался дерьма и теперь смотрю костлявой в лицо, но этот черный – он жути навидался куда больше, глаза – пустые провалы в гребаный ледяной ад.
Что-то валится на крышу, скрежещет металлом о металл. Десантник глядит вверх, и его лицо бледнеет. Я имею в виду, по-настоящему бледнеет, клянусь, будто под кожей засветилось на секунду, но я сморгнул – и все, уже нету. Вверху шуршит, елозит, я всматриваюсь, но ничего разобрать не могу, только расплывчатые силуэты балок.
– Об этом не беспокойся. – Он кивком указывает на потолок. – Это самая меньшая из твоих проблем.
Снова звуки сверху, быстрый топот, сыплется неровно грубая пыль, танцует в лучах света. Потолочные балки похожи на ребра. В моей памяти всплывает библейская история, я видел ее давно по ТВ, что-то про китов и богов. Может, какой инопланетный монстр заглотил нас целиком?
– Ты в полном дерьме, – изрекает десантник, и голос его совсем пустой, равнодушный.
Неживой даже. Будто человека уже нет, а осталась штука вроде автопилота, чтобы управлять телом.
– А времени не осталось, – продолжает десантник, и я вижу: ошибся, здесь еще человек, не ушел.
В глазах его человечность осталась, в красном, налитом кровью, и в белом, в обоих судорожно дергающихся, беспокойных, живых глазах. Бьется, перепуганная, запертая, неспособная выбраться. А телом управляет автопилот, он хозяин, и выдает спокойно, бесстрастно: «Теперь дело за тобой, солдат. Я больше не могу».
Внезапно оба глаза – красный и белый – глядят прямо в мои. Вгрызаются, вворачиваются шурупами, сверлят, протыкают насквозь. Мне совсем не нравится глазеть в эти безумные зенки, я пытаюсь отвернуться – и от усилия снова уплываю. Черный опять светится, изнутри на щеках просвечивает сетка вроде сот. У мужика биолюминесцентное тату, ну, знаете, когда вводят под кожу светящиеся бактерии. Чем сильней возбуждаешься, тем сильней они светятся, это на приток крови завязано, растворенный кислород и все такое. А мужик, должно быть, возбудился на все сто. Мать его, сетка прям сияет под кожей, как в старой лампе, где видна накаленная спираль. Но я плыву, плыву, перед глазами все дрожит и мутнеет, в глазницах будто снежки какие, пятна скачут, все крутится, весь чертов мир несется в гребаный крутящийся туннель, водоворот, а в центре – безумные зенки негра, и мертвый холодный голос за ними говорит: «Это лучшее, что я могу сделать…»
И что-то обнимает меня сзади!
Ощущение, будто слизняк проглотил. Теплое, скользкое оборачивается вокруг рук, ног и груди, поначалу больно, мать твою, как больно! Но боль постепенно отступает. Что ее прогнало – непонятно, однако же становится чертовски хорошо. Намного лучше, чем под морфином, – боль притуплена, но разум не дурманит, не тяжелит голову.
Наоборот, в голове ясно и светло, мысли новые появляются, а старые вроде как изменились. Беспрецедентно! Я могу думать словами вроде «беспрецедентно», не чувствуя себя при этом умствующим засранцем, хотя мне и не слишком нравится не чувствовать себя засранцем.
То бишь мозги не только заработали на всю катушку – но, как уже говорил, стало хорошо, стало прекрасно! Наверное, это от новых производных допамина, ну, ты про них слышал. Подумал – и тут же вспомнил, где про эти производные слышал: в просмотренном краем глаза макронетовском ролике, всего-то пятнадцать секунд целых два гребаных года назад! Одно из двух: или я умираю и насчет «всей жизни перед глазами» крупно наврали, или гигантский слизняк, меня проглотивший, непонятно усилил мою память.
Перед глазами плавает, крутится, и – оп! – фокусируется до невероятной, нереальной четкости, будто и не на реальный мир смотришь. Ну, ты ж знаешь, наверное, как оно в записях тактического симулятора на высоком разрешении или в дешевых видеоиграх? В поле зрения заползают ряды цифр: бутовый лог, анализ обстановки, но что интересно – они вроде бы внутри меня. Выглядит как обычный лицевой графический интерфейс, да только не обычный он вовсе. Циферки-то и закорючки прямо в моей голове, эдакий мозговой графический интерфейс.
Я снова чувствую ноги, я могу стоять, передвигаться. Пытаюсь поднять руку – и вот она, одетая в рубашку искусственных мышц, ползущих по руке осьминогом, когда сжимаю кулак. Сокращаются, расслабляются, отзываются на каждое движение. Я смотрю – а рука моя то пропадает, то появляется, по ней бегут волны света и темноты, словно тучи под ураганным ветром. По краям волны сверкают самоцветами: глубокой морской зеленью, темной лазурью стратосферы – не знаю, как ребятки из отдела продаж зовут такие цвета. Вдруг рука пропадает целиком, превращается в жидкое стекло, тает. Полосочка перед глазами растет, а под ней надпись: «Последовательность инициализации хроматофора», и полна уже на 87 %. Когда доходит до 100 %, рука появляется снова, обыденного, скучного, универсально-серого цвета, с едва заметной гексагональной сеточкой на ней, выглядящей точь-в-точь как татуировка десантника (у вэдэвэшников проблемы с воображением, что видят, то на себе и малюют). На дисплее надпись: «Режим невидимости».
Я теперь Гавриил. Я – голем, я – своя собственная надежда и опора. И хотя я по-прежнему – куча ломаных костей и рваных кишок внутри чудесной брони, чувствую себя охренительно. Мне хорошо. И десантник с ошалелыми глазами стоит передо мной на коленях, протянув руки в мольбе.
Только он не умоляет, конечно, – просто завинчивает меня в доспехи, затягивает последнюю пару креплений на грудине.
– Хорошо, правда? Я уж знаю, лучше не бывает. Да только ненадолго, уж ты поверь мне.
