останавливались возле каждого колодца. Конвоир что-то рассказывал, но я думал о своем, стараясь понять и оправдать женщину, изменившую своему мужу, такому же солдату, как и я…
На подходе к селу Костя — так звали конвоира — сказал:
— Ну, брат, служба. Давай ремень, и пойдем разыскивать твою штрафную — она где-то в этом селе.
У меня упало сердце: штрафная — название грозное и позорное. Сюда бы со мной вместе и моего начальника оперативного отдела капитана Красильникова — не должен был он брать с собой такие документы и оставлять их без охраны!
Мы шли по селу по всем правилам: я впереди без ремня, позади Костя со штыком, направленным мне в спину. Увидев во дворе подводы и солдат, он скомандовал мне «Стой!», подошел к плетню и спросил:
— Где здесь хозяйство Сорокина?
— Это оно и есть.
— А где штаб?
— Штаб? Вон видишь палисадник с вишневыми деревьями — там командир роты.
Мы пошли туда, но навстречу вышел старший лейтенант и, предупреждая вопрос конвоира, спросил:
— К нам привел?
— В штрафную роту, товарищ старший лейтенант! — ответил Костя.
— Значит, к нам. Пойдемте! А вы опустите винтовку — здесь у нас не лагерь для заключенных, а воинская часть.
Мы подошли ко двору с небольшой хаткой. На скамье сидел солдат и ремонтировал кавалерийское седло. Увидев нас, он вытянулся и доложил:
— Товарищ командир роты! Рядовой такой-то, с разрешения командира взвода лейтенанта Козумяка занимаюсь хозяйственными делами!
— А где сам Козумяк?
— На занятии с солдатами, товарищ командир роты!
— Тогда пойдемте к Кучинскому, — сказал нам Сорокин.
Мы вошли в дом. За столом сидел, судя по петлицам, старший лейтенант административной службы. Он поднялся и шагнул навстречу Сорокину.
— Вот, товарищ Кучинский, оформите в нашу роту новенького. Конвоир, давайте документы на него.
Он расписался и передал расписку конвоиру, предварительно вскрыв пакет и бегло просмотрев содержимое.
— Все в порядке, можете идти, — сказал он конвоиру.
Конвоир Костя браво отдал честь офицерам, незаметно подмигнул мне, — мол, прощай, не унывай, — повернулся кругом и ушел.
— Внесите его в списки во взвод Козумяка, — распорядился Сорокин и отдал пакет с документами Кучинскому.
Когда Сорокин ушел, Кучинский доброжелательно посмотрел на меня, прочитал приговор, проверил продовольственный и вещевой аттестаты и сказал с украинским акцентом:
— Что, брат, влип? Ничего, у нас можно оправдаться. Даже судимость снимут, если проявишь себя в бою и смоешь грехи кровью. Да ты садись. На каких фронтах воевал?
Я отвечал кратко, где я был и что привело меня в штрафную роту.
— Ну а сейчас пойдем к лейтенанту Хазиеву.
Лейтенант Хазиев, представитель контрразведки СМЕРШ, лежал на кровати, положив ноги в сапогах на табуретку, и что-то читал. Увидев нас, он поднялся. Это был среднего роста молодой человек, красивый, розовощекий, чернявый, с острыми глазами. Он чем-то сразу мне не понравился, хотя я и не знал, кто он, — видимо, меня отталкивали очень пристальный, испытующий взгляд и серьезное лицо. Кучинский сказал:
— Вот, товарищ Хазиев, новенький. А вы, — обратился он ко мне, — когда поговорите с лейтенантом, сходите в соседний двор, найдите старшину Кобылина и скажите, чтобы накормил и поставил на все виды довольствия.
Хазиев посадил меня напротив, долго и внимательно читал копию приговора, время от времени бросая на меня пристальный взгляд. Потом начал задавать вопросы и что-то писать, продолжая всматриваться в мое лицо. Видимо, после биографических данных он описывал словесный мой портрет. Затем он объяснил, что такое штрафная рота, каковы мои обязанности, что я должен сделать, чтобы искупить свою вину. Предупредил, что невыполнение приказа командиров роты не только в бою, но и в тылу будет строго наказываться, вплоть до расстрела. Если же я проявлю себя в бою, то храбростью своей могу заслужить прощение. Может даже быть снята судимость, то есть я всегда смогу писать и говорить, что не судим.
Потом я нашел старшину Кобылина, и он сказал повару, чтобы меня накормили. «Да, штрафная, — подумалось мне, — а кормят здесь куда лучше, чем в нормальных частях. Может быть, это потому, что я ем один и повар пожалел меня?» Но позже я убедился, что это не так, здесь действительно кормили хорошо, но причину я узнал значительно позже.
Старшина рассказал, где занимается взвод Козумяка, и послал меня туда одного. Значит, здесь меня не считают заключенным, и такие, как я, пользуются относительной свободой?
Я нашел свой взвод за селом у оврага. Человек 50 сидело на пригорке, и командир взвода рассказывал им об устройстве гранат и технике броска. Он показывал приемы броска из условного окопа, а также при атаке вражеского переднего края. Лейтенант обозначил на бровке оврага вражеский окоп, отошел на какое-то расстояние, побежал на воображаемого врага, выдернул кольцо и на ходу метнул гранату. Граната попала в «окоп», скатилась в овраг и там взорвалась.
Только тогда я решился подойти к лейтенанту и представился. Козумяк приказал своему помкомвзвода Ивлеву, чтобы вписал меня в списки, и сказал мне, чтобы я сел к бойцам.
Потом он вызвал несколько бойцов и приказал по очереди бросать гранаты, давал комментарии, обращал внимание всех на ошибки. Я вспомнил, как в техникуме в Ростове меня уговаривал преподаватель физкультуры серьезно заняться спортом. Он с восхищением смотрел на мою правую руку, ощупывал ее, измерял.
— С такой рукой и таким торсом, — говорил он, — можно стать чемпионом страны!
Да, руки у меня были длиннее обычного. Они вытянулись еще в детские и юношеские годы от ношения тяжестей. Поливку грядок я начал с раннего детства, когда еще не мог поднять и полведра. Мне сделали маленькое ведерко, и я им таскал воду из речки на огород. Потом ведра с картошкой на уборке, ведра с помоями для свиней, ведра с водой для скота, ведра с вишнями, ведра, ведра, ведра…
Я бросал учебную гранату далеко и метко, глаз был натренирован попадать камнями и комьями земли в лягушек на реке, плавающих ужей, утят, в воробьев на току при обмолоте хлеба или сидящих на шляпках подсолнечника. Мне хотелось бросить настоящую боевую гранату сейчас так, чтобы все удивились дальности и точности броска, но выделяться сразу же после прибытия я не посмел.
После окончания занятий командир взвода негромко подозвал меня к себе. Взвод, возглавляемый помкомвзвода Ивлевым, поднимая пыль, потопал в село, а я шел с лейтенантом Козумяком. Он расспрашивал о моей прежней службе, узнал, за что меня направили к ним, и я подумал: «А тебя-то за что?» Я не знал, что в отдельную армейскую штрафную роту направляли для продолжения службы лучшие офицерские кадры. Офицеры воспринимали такое назначение неохотно, но потом из штрафной роты ни за что не хотели уходить. Вокруг них возникал некий ореол почтения за их службу в среде штрафников, за участие в боях на наиболее тяжелых и опасных участках. Их чаще награждали, досрочно присваивали очередные звания. Армейские офицеры смотрели с уважением, женщины — с восхищением. Командиром нашей роты был старший лейтенант Сорокин Лука Иванович, бывший инженер из Свердловска.
Взвод наш размещался на колхозном дворе в овине, остальные взводы — в конюшне.
Наш помкомвзвода, бывший лейтенант Ивлев, как я узнал позже, воспитывался в детском доме, не имел родных и, может быть, поэтому легко и с охотой сходился с солдатами. Его коммуникабельность,
