— Ого! — Ломоносов присвистнул. — Ну, и запросы у вас, ребята. Вы хоть представляете себе, сколько эта четвёртая часть стоит? Даже я пока не представляю. Даже специалисты сразу ничего определить не смогли. Сказали — бесценный и с собой увезли, разбираться.
— Как — увезли? — По щекам у Нюры градом покатились слёзы. — Зачем? Ведь это же… это же… не клад! Это Барабашка!..
— Молчи! — Юра резко дёрнул сестру за руку.
Как известно, лейтенант Ломоносов не был ни Шерлоком Холмсом, ни доктором Ватсоном. Но тем не менее он вдруг ясно осознал, что вплотную приблизился к разгадке какой-то тайны.
— Стоп! — строго сказал участковый, — Это какая ещё Барабашка? Ну-ка выкладывайте всё начистоту.
Юра молчал, как наш разведчик в плену, и озирался в поисках Барабан Барабаныча. Наконец он обнаружил его на экране телевизора. Дед сидел на голове Президента, который, в отличие от толстого сержанта, не махал руками, а спокойно продолжал своё выступление.
Вероятно, Барабан Барабаныч находился в раздумье — муха долго чесала одной из передних лап в затылке. Наконец она оторвалась от экрана и, подлетев к Юре, прошептала ему на ухо:
— Как говорил мой покойный дедушка: «Когда некуда деваться, надо признаваться».
…В участковом Ломоносове жили два человека — Ломоносов и участковый. И если один был готов поверить во что угодно, то второй не верил ничему. Без убедительных доказательств.
— Потрясающая история! — радостно воскликнул Ломоносов, с нескрываемым интересом выслушав Юрин рассказ. Но, вспомнив, что находится при исполнении служебных обязанностей, лейтенант помрачнел и сухо сказал: — А теперь всё это требуется доказать.
Это был страшный удар. Так долго рассказывать чистую правду и вдруг понять, что тебе не верят…
У Юры опустились руки. И тут же в одной из них появилось нужное доказательство — золотой кувшин из того самого сервиза.
— Вот видите! Вот видите! — радостно закричали дети.
— Вижу, — сказал участковый, внимательно рассматривая кувшин. — Вижу, что Сидор Маркович кое-что проморгал. Восемнадцатый предмет.
— При чём тут Сидор Маркович? — растерялся Юра. — Это же барабашкин дедушка!
— Разберёмся, — сказал участковый, пряча кувшин в небольшой железный сейф, в котором хранил личное оружие. — Надеюсь, больше у вас ничего нету?
От отчаяния дети готовы были зареветь. Но тут раздался громкий стук.
— Войдите, — сказал Ломоносов.
В кабинет, однако, никто не вошёл. Стук повторился, и участковый с удивлением обнаружил, что доносится он из сейфа.
— Что за ерунда? Упал он там, что ли? — Лейтенант снова открыл сейф и сам чуть не упал…
В сейфе на нижней полке сидел старичок с огромными ушами, а самое главное — с пистолетом.
— Оружие-то чистить надо, — ехидно сказал Барабан Барабаныч. — Протирать, смазывать — одним словом, содержать в надлежащем порядке.
— Вы это… — в ужасе попятился Ломоносов, увидев направленное на него дуло. — Вы поосторожнее… Он ведь выстрелить может…
— Может, — радостно согласился Барабан Барабаныч. — Ну, что, нужны ещё какие-нибудь доказательства?
Больше никаких доказательств Ломоносову не потребовалось. Он как-то сразу во всё поверил. И даже готов был отправиться на Петровку, 38, к Самому Главному Милиционеру, чтобы выручить Барабашку из плена.
— Вот только фуражка у меня не парадная и пуговица на кителе болтается.
Пуговицу Нюра на радостях пришила в три минуты, а с фуражкой дело решилось ещё быстрее.
— Такая сгодится? — спросил Барабан Барабаныч, превращаясь в очень нарядную фуражку.
— Что вы! — испугался Ломоносов. — Она же генеральская!
— А такая? — Генеральская фуражка вдруг сделалась самой что ни на есть лейтенантской, за исключением того, что из неё торчали уши.
— Это что — зимняя форма, что ли? — удивился участковый.
— Да нет, — спохватился Барабан Барабаныч. — Это я про уши свои запамятовал.
Наконец, головной убор нужного фасона и размера украсил голову Ломоносова, и вся компания покинула отделение.
Глава четвертая
Главное отделение милиции Москвы — Петровка, 38 — находилось на улице Петровка в доме номер 38. Место это славилось тем, что про него ходило множество самых разных слухов. Говорили, например, что раньше здесь работали Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Говорили, что у дома сто пятьдесят подземных этажей, где хранятся отпечатки пальцев всех на свете преступников. (Причем пальцев не только рук, но и ног!) А ещё утверждали, что из милицейского подвала ведёт подземный ход прямо в Кремль.
Неизвестно, откуда брались эти слухи. Потому что те, кто попадали на Петровку, 38, никогда оттуда, говорят, не выходили. Дом был окружён высоким железным забором. А у единственной калитки стояла стеклянная будка, в ней постоянно находился вооружённый до зубов часовой, мимо которого не могла бы проскользнуть даже мышь без специального пропуска.
Поэтому, когда Ломоносов, оставив в сторонке Юру и Нюру, подошёл к часовому и сообщил, что ему нужен Главный Милиционер, с ним, несмотря на парадную фуражку, даже разговаривать не стали, а ткнули пальцем в инструкцию.
— Ничего не выходит. Главный принимает раз в месяц, а очередь к нему на три года вперёд, — виновато доложил участковый, вернувшись к детям. — Бюрократы несчастные! Вот был бы я Президентом, я бы…
— Если бы да кабы… — подал вдруг голос Барабан Барабаныч, сильно испугав участкового, успевшего забыть, что за фуражка у него на голове. — Президентом ты не будешь никогда. А вот я могу попробовать…
Через некоторое время прямо напротив заветной калитки остановился троллейбус номер тринадцать, из которого вышел Президент страны в сопровождении двоих детей и одного милиционера без фуражки.
— Кто у вас тут главный?
Увидев руководителя страны в такой непосредственной близости, часовой вытянулся до потолка своей будки и заорал:
— Гусев-Лебедев-Пугач!
— Все трое? — удивился Президент.
— Никак нет, товарищ Президент! Это фамилия такая тройная: Гусев-Лебедев-Пугач Василий Иванович!
— Ну, хорошо, — кивнул Президент, и вся компания прошествовала к центральному входу. А часовой принялся судорожно накручивать телефон, чтобы предупредить начальство о прибытии высокого гостя.
— Ловко, ничего не скажешь, — прошептал Ломоносов, переводя дух. До последней секунды он боялся, что их разоблачат. А тогда — прощай, любимая работа! Прощай, мама Нина Алексеевна! — больше
