Во всяком случае, в Москве очень свежа интуиция значительности совершающегося процесса. Что-то коренное, огромное происходит, по заданиям дерзновенным и самонадеянным, но, вместе с тем, таящим в себе какой-то глубокий смысл, какую-то своеобразную оправданность. Жизнь, традиция, инерция времени, быта, привычек врывается в эти задания, переплетается с ними, уступает им, преображает их. Но все же нельзя без больших оговорок прилагать наши старые мерки и масштабы к нынешней русской жизни; — быть может, тут мне следует внести кое-какие дополнения к моим привычным тезисам. Вернее, нужно будет усилить некоторые акценты, уловить и отразить в публицистике некоторые оттенки, мною доселе оставлявшиеся в тени. Перемена все-таки очень глубока, — более глубока, чем это казалось сначала, чем это подчас кажется издали. Революция очень существенна, очень радикальна и по объему, и по содержанию. Сказать, что она по-своему воссоздает российскую державу, — не значит ли это сказать слишком мало? Что означает — по-своему? В этом теперь главный вопрос.
Все это очень трудно, все это очень сложно. Уравнение со многими еще неизвестными. И чем ближе всматриваешься, тем дальше ясные ответы. Побывав в России, кажется, меньше ее знаешь, чем созерцая ее со стороны.
«Очень сложно, очень сложно», — недаром так ответил мне с характерным жестом профессор N на мой вопрос, к нему обращенный, при свидании после семилетней разлуки. Умный, чуткий, глубокий человек.
С «канонами», с «догматами», с «точками зрения» ничего не поймешь в нынешней России. Быть- может, ими ею можно править, но познать ее ими — никогда…
Для достижения сложной, убегающей от плоскостного разума действительности нужны адекватные орудия познания. Всякое утверждение нужно проверять критически, вернее, диалектически. Ибо современная Россия есть нечто от Гераклита Эфесского. Живой огонь и общее течение: «все течет» в ней. Что было истиною вчера, сегодня — ложь. Что было вчера полезно, сегодня — вредно. Что было плохо вчера, хорошо сегодня.
— Как вы смотрите на сменовеховство? — спросил при мне мой приятель некоего коммуниста, одного из заметных партийных литераторов.
Тот нашел ответ мгновенно:
— На это надо смотреть диалектически. Сначала оно было хорошо, а теперь плохо!
Он, по-своему, должно-быть, прав, но тем характернее его ответ. «Все течет».
Но, и помимо эволюции во времени, — диалектика применима ко всякому утверждению. Все медали имеют обратные стороны. О каждом процессе можно (и должно) высказать сразу несколько суждений. И раз так, то сколько же их следует высказать о таких предметах, как «большевизм», «советская власть» и т. п!..
Вся жизнь в России теперь насквозь диалектична. Пошатнулись самые критерии, масштабы оценок. Сами они стали относительными. Абсолютное ушло куда-то вглубь. Мы узнали, что сплошь и рядом принимали условности за безусловное и случайности за субстанцию. Мы слишком часто «абсолютизировали относительное», смешивали грани. В периоды долгой устойчивости костенеют способности суждения, детали, мелочи, орнаменты приобретают значение чуть ли не «вечных ценностей». Теперь почва уплыла из-под ног, плывет стремительно, вот как сейчас бегут поля и леса мимо окна вагона… Нет привычных костылей, нет удобного карманного компаса, приходится ориентироваться «по звездам». Комнатным людям с непривычки это трудно. Комнатные люди не отстают от своих маленьких компасиков, игнорируя бушующую «магнитную бурю». И беспомощно блуждают: такие жалкие, жалкие…
Да, медаль о двух сторонах… Взять хоть самый тезис о гераклитовом огне. Но разве нельзя, вместе с тем, сказать о русской жизни, что есть в ней много от болота? В аспекте быта? Да и вообще…
Разные планы, разные плоскости. И нужно все их учитывать, иначе получится однобоко, неверно, неумно… Но… нельзя, ведь, объять необъятное…
…В голову, завершая раздумье, стучится четверостишие Вл. Соловьева из «Песни офитов», -
Да, конечно:
— Сложно, очень сложно!
3-го августа.
Пермь — Свердловск. Красиво. Суровый хвойный пейзаж, особенно строгий на фоне серого облачного дня. Едем быстро, летят мимо домики, станции…
Свердловск (12 ч. дня).
Тот же знакомый прекрасный вокзал, широкая лестница, просторная зала. Помню ее всю облепленную спящими чехами, нашими сибиряками: ехал в Омск из Перми, только что взятой пепеляевской армией… Теперь чисто, чинно.
Над дверью вокзала большой красный плакат, видимо, только что водруженный:
Ein herzliches Gruss dem Deutschen Proletarien vo uralischen Eisenbahnarbeitern[345].
Записал буква в букву. Неграмотно, но зато от чистого сердца.
У плаката зеваки, бесплодно силящиеся его расшифровать. Какой-то осанистый товарищ менторски разъясняет, что «это им насчет Амстердама». Подробностей, к сожалению, не расслышал.
Завтра из Перми приезжает немецкая рабочая делегация, и идет подготовка к встрече. Повсюду ее фетируют, и она очарована радушной страною советов.
И в самом деле — что может быть лучше ее?!
Как бы то ни было, ведется большая игра, и ради ее приза, пожалуй, стоит рискнуть.
…Однако, нужно торопиться записать московские впечатления. Пока еще Россией полны и сердце, и глаза, и голова…
Помню, как по мере приближения Москвы, она преображалась в сознании, в душе. На чужбине, в эмиграции, издалека — она ощущалась огромным символом России, захватывала исторической величественностью, светилась в ореоле горя и славы. О ней мечталось, словно о Риме Третьем, и любовь к ней окутывалась атмосферой своеобразного романтизма. Сказывался «пафос дистанции»…
Но вот она все ближе и ближе. Ее облик начинает уже восприниматься конкретнее, облекается в плоть и кровь. Она постепенно переходит в иной план сознания. Годы разлуки с нею, годы эмиграции представляются уже чем-то случайным, не реальным, эфемерным. Слава Богу, они — в прошлом. Москва близко. Она — перед глазами.
Да, сердце не ошиблось, когда в 20-м году сказало внятно, повелительно:
— Россия, Россия quand-même!.. (несмотря ни на что — фр.).
…Загородные дачи. Дачные поезда. Служилый люд течет на службу… Покупаю вишен на четвертак… Мелькают знакомые платформы… Оживает минувшее… Вот-вот на небесном фоне загорится и золотая шапка Храма Христа.
Уже иначе ощущается Москва. Лицом быта, милого, неизменно ароматного обращается она к душе. Знакомые улицы, церкви, площади, знакомые дома. Куда ни глянь — кусочки дорогих воспоминаний юности, студенческой поры. О, эти кривые переулочки Арбата! Или веселый шум Театральной площади! Или закат у памятника Гоголя, -
