горькой иронией говорил мне один из умных и милых моих друзей по университету.
Он прав. Но кто же виноват, что нас с ним угораздило не вовремя уродиться русскими приват- доцентами права!.. Мир не увидит пары или двух пар лишних диссертаций о Бенжамене Констане, Спинозе, или праве veto в западных конституциях, но зато узрел одного посредственного делопроизводителя госучреждения в Москве и одного посредственного «работника на транспорте» в Маньчжурии. Потерял ли он что-либо от того?.. Для нас двоих быть может это и потеря, но все же не будем чересчур насиловать перспективу. Всякое время имеет свою логику. Попробуем понять ее и смириться перед ее смыслом. Тем более что, готовясь к несостоявшимся диссертациям, мы успели-таки в умных книгах вычитать один неплохой философский девиз:
— Amor fati (Любвь к судьбе — лат.)…
7-го августа.
Иркутск. Сейчас трогаемся дальше. Сижу у окна один, — француз остался в Иркутске. Сердечно простились.
Вокзал. Сколько воспоминаний!.. Уличный бой… «На посту» до последней минуты — с погасшей верой, ясным сознанием обреченности… Падение, бесславное, чадное, безнадежное. Нелегальное положение… Бегство… Вот тут же ехал в спасительном «бесте» — дабы в безопасности, в эмиграции свободно крикнуть о «примирении»:
Едем. Вид на город. Красив, есть что-то от Москвы даже. Собор: темный с малиновым отливом. Ангара. Низко стелется рваная вата облаков…
…Город позади. Островки, покрытые зеленью и многоточиями желтеньких цветов. Стальная прозрачная вода; видны мхи и камни дна… Группка солдат с пулеметом. Бравая выправка. Еще… Маневры что ли? Долой милитаризм, — да здравствует «военизация»!..
Впереди — темный силуэт горы, разрезанный светлым, белесоватым облачком. Туман над водой. Поселок. Водокачка, станция: Михалево (9 ч. 15 м. утра).
Дальше. Суровый, угрюмый даже пейзаж. Все серо, пасмурно. Сера река, сер туманный воздух, серы облака, зелень и та подернута серою пеленою. Низко ползут облака, сливаясь вон там с кусками туманов… Запах свежего сена… Сторожка… Лес, лес… Змеей извивается поезд… Фабричная труба с дымком, рядом церковка маленькая ютится… Рукава, островки… Дождь… Словно дымовая завеса… Белая, молочная мгла, — Ангара во мгле, «Россия во мгле»…
На фоне хвойной горы два яруса туманов… Ширь… Вода, вода. Конец Ангары.
Байкал. Останавливаемся. Станция (10 ч. 20 м.).
Разумеется, купил хариуса копченого. Все, как прежде. Продают весело, покупают тоже. Кажется, весь поезд — у окон. Трудно сегодня будет отвлечься от окна…
Байкал. Прекрасен. Прекрасен и такой, серый, свинцовый. Направо, впрочем, на небе голубые клочки… Там и тут — огромные, сероватые чайки. Вдали не видать линии горизонта — вода сливается с небом. Тихо на воде, гладь.
Славное море, священный Байкал…
Помню, ехал здесь с Таскиным в конце ноября 19 года из омского Иркутска в семеновскую Читу. Тогда были дни зенита ее величия. Обняв Восходящее Солнце, с улыбкой снисходительного презрения смотрела она на бьющийся в предсмертной агонии Иркутск, на поезд «Буки» (поезд Колчака), заброшенный в снежных сибирских пространствах: «сами мол, виноваты»…
…Тоннель. Зажглось электричество. Дым. Закрываю окно… Опять вышли на свет…
Итак, о Таскине: он-то первый и сказал мне песню о Байкале. Любопытный, занятный человек, с хитрецой; член Гос. Думы, кадет. Тогда был левой рукою Семенова (правою не без основания считался ген. Афанасьев). Ехал с ним в его вагоне.
Беседовали дорогою. Все, помню, ругал он омское правительство, умиравшее тогда в иркутском отеле «Модерн». Пепеляев вызывал его из атаманской Читы «для контакта» и даже предлагал ему какой-то из второсортных министерских портфелей. Ну, и поизносились же они все там к этому времени!
— Я им, видите ли понадобился для затычки! Ну, нет, спасибо, не на таковского напали. Я ему, Виктору, прямо сказал, — как бежать-то будешь, уж так и быть, милости прошу, комнатка найдется (они на «ты» еще с времен Думы, когда оба, сибирские депутаты, вместе жили). Тоже, подумаешь, ми-ни-и-стры!.. Бегают по Модерну из комнаты в комнату, флиртуют с эсерами, и воображают, что это и есть государственное дело! Нет, у нас в Чите не то. Совсем не то…
Верил в свою Читу, в атамана, в броневики, а пуще всего, конечно, в японцев: «не беспокойтесь, в Чите большевиков не будет»… Трудно сказать, кто был наивнее и смешнее — комнатные ли министры Модерна, или их критик, шустрый губернатор семеновского Забайкалья. Все хороши, все одинаковы!..
…Какой длинный тоннель! Напоминает дорогу по северо-западному берегу Италии: тоннели — и яркая голубизна солнечной бирюзы… Разгуливается. Наверху голубеет, но над водою туман. Туман в оправе гор.
…Молочная пелена закрыла все озеро: словно халат из тумана. Виден лишь берег у поезда, камешки, одетые в зеленую тину, и пахнет водою. Небо на земле, небо в воде…
…Смотришь и думаешь, и бегут, как пейзажи, мысли, и летают сны. O, rus! О, Русь!..
Да, когда спросят в Харбине о впечатлениях Москвы и России, — что сказать? Единственно напомнить:
Как поразительно ново и свежо звучит этот старый стих в отношении к нынешней России, насквозь пронизанной иррациональной стихией, одержимой некими демонами, витающими между добром и злом. Порыв, elan vital в бергсоновском смысле. Чудо. Страна словно сразу сорвалась с исторической оси и обретает новое равновесие в каком-то новом историческом плане. Отсюда — творческий тонус жизни, и впереди великая неизвестность, «великая судьба, или великое падение». Ведь сломаны старые мерки и, пока новые еще устанавливаются, — звучит критический тезис диалектики Гераклита:
Путь вверх и путь вниз — одно.
Лишь потом, когда завершится процесс переплавки старого в новое, можно будет произвести точный отбор «добра» и «зла» в этом процессе. Но теперь добро и зло так тесно в нем перемешаны, что, кажется,
