из числа богатых возможностей, заложенных в христианстве»…
Эти настроения модного западного философа-публициста, как известно, во многом совпадают с интуициями ряда наших национальных мыслителей и даже нашего великого национального писателя — Достоевского. Россия должна духовно воскреснуть — вернее, духовно родиться. «Я верил и верю, — предвосхищает К.Леонтьев идею Шпенглера, — что Россия, имеющая стать во главе какой-то ново- восточной государственности, должна дать миру и новую культуру (курсив Леонтьева), заменить этой новой славяно-восточной цивилизацией отходящую цивилизацию Романо-Германской Европы («Восток, Россия и Славянство). Если не считать чисто терминологического разноречия (различие в определении слова «цивилизация»), Леонтьев здесь в точности формулирует современные «русские» интуиции Шпенглера.
По-видимому, именно теперь наступает время подлинного и глубокого духовного «самоопределения» России и русского народа. И, мучительно всматриваясь вокруг, невольно спрашиваешь себя — нет ли какой-либо связи между этим чаемым «самоопределением» и знакомой уже нам проблемой «новой религии, под знаком которой встает новый век, с новым государством, с новой культурой»…
Теперь-или никогда?..
Нам, людям кризиса, живущим «в густом чаду пожара», в «испепеляющие годы — безумья ль в них, надежды ль весть?» — нам не дано проникнуть до конца в таинство национального самоопределения. Но мы ощущаем его высшую необходимость и даже, быть может, на нашем поколении лежит долг заложить его фундамент. Не даром же, в самом деле, призваны мы на пир богов…
Первый акт исторического самоопределения нынешней России — всенародный бунт, великое отрицание. Размах этого отрицания прозорливо предвидели наши лучшие люди — Пушкин, Достоевский. Никогда русский бунт, всецело восторжествовавший, не мог остановиться на «умеренной оппозиции», на заранее заповедной черте, — он должен был оказаться именно таким, каким мы его видели, безграничным по содержанию и универсальным по форме. Он не мог удовлетвориться сменой формы власти, — он объявил войну историческим ценностям человечества: государству, праву, социальной иерархии… Но он не мог остановиться и на этих ступенях протеста, — за штурмом истории («клячу-историю загоним!») он бросился на штурм самого неба: самый последний и самый страшный бунт, гениально запечатленный прозрениями Достоевского.
Но иначе и быть не могло. Если воистину суждено России «познать себя» и, ощутив положительный смысл своего всемирно-исторического бытия, выразить его в некоем «слове», — то разве не должно это слово быть прежде всего горящим и сжигающим, «жгущим сердца людей»? Сила отрицания и ненависти — нередко ручательство мощи духовного организма. Только бы в конечном итоге победила положительная идея. Муки бунта — неизбежная Немезида, школа испытаний — искупительная жертва.
(Вл. Соловьев)[164]
Впрочем, воздержимся от лирики в сфере этой основоположной и ответственнейшей проблемы нашего национального бытия и национального сознания. Ограничимся пока лишь указанием на самою проблему, на ее закономерность, на ее насущность. И недаром в настоящее время она все чаще и острее выдвигается на первый план. Не должно затемнять или замалчивать ее поверхностными обличениями ее мнимой «старомодности».
13-й Съезд[165]
Протоколы 13 съезда компартии теперь до нас дошли, и можно по первоисточнику составить себе впечатление о нынешнем правительственном курсе в России.
Зиновьев не без основания взял эпиграфом своего политического доклада съезду стишок какого-то пролетарского поэта:
Медленно, грозно и веско
Кто-то шум прервал:
— В съездовской повестке, братцы, провал.
Политотчет ЦК читает не Ленин!
Да, Ленина не было. И сколько ни говорили о том, что его индивидуальный ум с успехом заменяется «коллективным разумом» партии, в протоколах съезда следы такой замены трудно различимы для невооруженного глаза. Ленин был не только теоретик, но и поэт, художник, гений революции: революция ведь не только наука, но и искусство. А где искусство, там непременно и частичка «Божьей милости», кроме учености, школы, расчета. И если ученость, школа и расчет — вещи заменимые, то вот это вдохновение, это «чутье», эта «Божья милость» — всегда чрезвычайно индивидуальны. Велика пушкинская школа в поэзии, но разве заменила она одного Пушкина? Обширна наполеоновская школа в стратегии, — но заменим ли ею Наполеон?
Теперь по существу.
Лейтмотивом съезда была тема нэпа. Это понятно, и иначе быть не могло. За три года успели проявиться неизбежные экономические и социальные последствия отступления 21 года. В хозяйстве советская организация оказалась лицом к лицу с развязанными «стихийными силами». Именно они, эти приспущенные на волю стихийные силы, остановили хозяйственную разруху страны и создали условия для ее возрождения. Страна вздохнула лишь тогда, когда военный коммунизм приказал всерьез и надолго жить.
Протекшие три года, таким образом, ясно подчеркнули благотворность нэпа. В нынешнем году благодаря общему оздоровлению государственной экономики правительству удалось даже успешно провести финансовую реформу и создать устойчивый денежный знак. Предпосылки дальнейшего улучшения налицо, причем очередная задача — облегчение жизни широких масс населения, нищетой которых приходилось окупать достижение первых условий экономического подъема.
Однако известные опасности, заложенные в недрах нэпа, начали беспокоить правящую партию, лишенную своего твердого, смелого руководителя. Изощренная в социологических выходках марксистского стиля, она с тревогой присматривается к процессам, идущим в стране. И ей уже мерещатся полчища новых буржуев, затопляющие все командные высоты пролетарского государства. Пока не поздно, нужно парализовать рост частного капитала, захватившего более двух третей торговли в стране. «Осади назад: ты слишком вырос!» — кричит ему Зиновьев. И начинается по всему фронту довольно беспорядочная, суетливая атака на частный капитал.
Увы, при современных условиях это атака на жизнь, на возрождение, на червонец. И невольно рождается вопрос: не слишком ли много нервности проявили вожди, бросая боевые лозунги? Верно ли, что уже наступил момент, когда пути советской власти и элементов нэпа расходятся резко врозь?
Видно было, что на съезде лидеры стремились все-таки предохранить партию от чересчур прямолинейных выводов. Конечно, о конце нэпа не может быть и речи. Когда неугомонный Ларин заикнулся об «условном нэпе», и Каменев, и Зиновьев поспешили с решительной отповедью. «Нечего играть в прятки, — прикрикнул Зиновьев. — Отказаться от нэпа мы сейчас не можем. Слова об условном нэпе есть безусловная ошибка». И Каменев, в свою очередь, подтвердил: «ленинскую экономическую
