Когда меньше двух месяцев назад его разыскали в камышах, он уже давно сбился с точного счета времени. Не видел человеческих лиц, кроме редких торговцев и странников, почти таких же нищих, как он сам. От них ничего толком нельзя было узнать. Всё, на чем он записывал свои мысли, — сгнивало меньше чем за год, и приходилось раз за разом обновлять тексты. Если бы не памятные камни, которые постоянно были у его постели, — сошёл бы с ума. Лонгин оброс хуже кабана, забыл, что такое терма и приличное общество. Хорошо хоть не разучился жарить уток. И уходить в атараксию — десятую часть суток надо было провести в медитации, иначе бы раки обглодали его скелет еще столетие назад.
Чиновник — нервный, трусливый тип, наверняка последний человек в муниципалитете ближайшего городка, — стал для Лонгина избавителем. «Император впал в детство». От этой новости государство затряслось не слабее, чем от лихорадки. Лонгин хотел узнать, кто его вызвал, — однако новое имя ничего ему не сказало. Просто кто-то из наследников первой очереди. Спросил, жив ли еще кто-то из рода Маммерков. Чиновник ожидал такого вопроса и выдал ему список живущих. Лонгин ткнул пальцем в имя первого попавшегося совершеннолетнего и вроде бы еще не старого человека. Сказал, чтобы тот ждал его в Толке. Взял кошелёк с «подъёмными» и растворился в камышах.
Старый приказ «Убить мнемокогнитора, буде покажется в прямой видимости», который дали по всем окрестным городам ещё в самом начале ссылки, — не пугал Лонгина. Про приказ этот старый, поди, все уже и забыли. Кто будет высматривать среди путников человека, описание которого учил еще дед, потом отец, да оно так ни разу и не понадобилось? Па дорогах и сельских тропах его ловить не будут. А путешественник, который едет в Столицу по приглашению наследника, почти наверняка не доберется до места.
Слишком много наследников накопилось за годы правления обожаемого Потита.
Утренняя Толка удивила путешественника не хуже мощеной дороги при лунном свете. Ни намёка на стену вокруг города, ничего похожего на ворота. Никакой суеты торговцев у единственного прохода в город, взяток по первому удобному поводу, даже никаких нищих. Поместья с барельефами на въездных арках, горожане в достойной одежде.
Хотя, мысленно поправил себя Лонгин, он просто слишком отвык от цивилизации. Тот паршивый портовый городок, в котором он покупал лошадь и садился на корабль, это же глухая провинция. А здесь — метрополия. Надо привыкать и к бетонным храмовым куполам, и к бронзовым дверным петлям. К обычным вещам. Любая льняная тряпка после всех этих бесконечных козьих шкур кажется ему чудом.
Однако среди всего потока новых образов Лонгин очень быстро выделил признаки культа вечников. Это были мраморные, иногда бронзовые бюсты, которые стояли в окнах, украшали маленькие постаменты перед дверьми мастерских. «Отец всех пекарей Малх», «Отец рыбаков Ноюд», «Мать всех ткачих Ара». Это явно были не боги, не демоны и даже не герои — просто стыдно изображать представителей высших сил с такими постными и обыденными лицами. Люди. Такие же, как ушедший Император, — с той только разницей, что его вполне целые статуи в полный рост ещё красовались на каждом третьем перекрестке.
Постоялый двор он выбирал из дешевых, но и там хозяевам ушли почти все его деньги. Мезона Маммерка надо было найти меньше, чем через сутки, иначе пришлось бы добывать монету для каждодневных расходов и почти неизбежно раскрываться. С капитаном и так вышло слишком громко — тот, как дойдет до порта, не удержится и растреплет историю о странном пассажире.
Только вот отдохнуть требовалось прямо сейчас.
Лонгина разбудило Солнце — в этой развалюхе была дырявая крыша, и полуденный свет рвался в пыльную комнату. Есть не хотелось, хотя в последний раз ел больше суток назад. Организм требовал отрешенности. Он постарался прогнать из головы все мысли, стать пустотой, в которой растворяется любой звук и ничего не значит движение. И только когда пустота станет такой неощутимой, что всё внешнее станет абсолютно неважным, и весь мир может сгореть, а человек даже не пошевелится, — только тогда можно было ощутить ход времени.
Поверни. Не разрушай меня. Не изменяй.
Поверни.
Когда-то греки придумали для этого название — атараксия. Но, как всегда и бывает с заумными греческими словечками, каждый понимал его по-своему. И повернуть ход своей жизни, чтобы не стариться, а молодеть — получалось у горсточки людей. У единиц и десятков самых собранных и трудолюбивых. А толпы растяп и торопыг просто созерцали пылинки в воздухе.
Лонгин оставался пустотой свою привычную дневную норму и пришел в себя.
Мезон мог ждать его только в общественной приёмной муниципалитета. Путник критически осмотрел свою одежду, стряхнул с неё немного пыли, и решил, что и так сойдёт. Хороший конь будет пропуском.
Когда проезжал через городской рынок, купил хлеба и немного чистого пергамента. Заодно прислушался к разговорам — в Столице вроде бы без изменений, тот человек, который вызвал его из ссылки, до сих пор числился первым лицом в государстве.
Лонгин опасался многих вещей. В первую голову — борьбы между наследниками. Убивать всех кандидатов на престол, значит залить страну кровью. Слишком уж врос Потит своими внуками-правнуками в самые богатые и сильные семьи государства. Но что не выгодно первому наследнику, обязательно выгодно десятому. Такие всегда надеются вместо тотальной войны устроить интригу — чтобы несколько случайных смертей, и свободная дорога к пустому трону. Тихо, изящно — только вот Лонгину этого не хотелось.
Опасался путник и приказа о собственной казни, который будет зачитан ему при встрече. Метод ласкового подманивания жертвы весьма изощренный и таит в себе опасность глупых ошибок, однако есть в нём свои резоны — по месту ссылки, в камышах, Лонгина можно было искать годами, да и сбежал бы он оттуда, как только бы узнал про охоту.
Наконец, реальное положение дел в империи было известно ему лишь по базарным слухам.
К муниципалитету он подошёл в обличье просителя и устроился в той очереди, которая каждодневным хвостом высовывалась из дверей.
Пустые разговоры, жалобы на гнилую воду, на спертый воздух, да на всё, что угодно. Ленивые стражники в караулах. Обычная жизнь маленького городка — в людях ничего не изменится хоть за сто двадцать, хоть за тысячу лет.
Только надо было проверить, не декорация ли это. Не устроились ли все эти люди ловить его, не воткнут ли ему дротик в спину, как только опознают в нём самого старого ссыльного в империи?
Лонгину тяжело было перебирать свежие, только отложившиеся воспоминания. Надо было пожать человеку руку (что помогало не всегда) или коснуться пальцами привычной для него вещи (это работало почти безотказно). Пришлось изображать доброго проезжего ротозея, готового выслушать все советы. Соседи в очереди были местными, в памяти держалось слишком много подробностей из жизни городка, чтобы можно было понять их всех одновременно. Что было доступным, так это их желание поговорить со столичным чиновником. Похвально.
Слуга-переписчик в приемной — Лонгин взял у него стило — дописывал очередную кляузу. Тот отлично помнил первоё своё воровство и сейчас наверняка думал об очередном. Такой помощник слишком труслив для серьезных дел. Наконец, стражник — его игральные кости были в деле, несколько человек надеялись выиграть друг у друга какую-то мелочь. Стражник помнил, как впервые сел на коня, помнил свою первую ночь с молодой невестой, помнил даже ранение два года назад: какой-то бродяга пырнул его кинжалом. О приказах не помнил ничего. Вспомнит, когда придет время? Нет, этот слишком зажирел, обрюзг от спокойной жизни. На такого не понадеются.
Не прошло и пары часов, как Лонгин мелким гребнем прошёлся по воспоминаниям всех заметных людей — в приёмной и на площади перед муниципалитетом. Можно, конечно, было представить, что несколько отрядов прячутся в подвалах, постоянно дежурят и бросятся в дело с первым звоном гонга. Но это было бы уже излишеством, выдумыванием предлога, оправдывающего бесконечную игру в прятки.
Лонгин честно отстоял свою очередь и уже под вечер попал в кабинет Мезона.
Полноватый человек, с капризными чертами лица и тщательно завитыми волосами, сидел в окружении десятков листов пергамента, и уже в состоянии полной прострации жевал виноградину за виноградиной.
Посетители ему смертельно надоели, и чтобы прочесть эту мысль на лице чиновника, хватало обычной человеческой наблюдательности.
Лонгин собрался — сейчас надо было быстро, почти мгновенно оценить ситуацию. Одежды Мезона
