обмануть, — возразил Ватсон. — Исправить. Возможно, всё ещё получится исправить. Нужно только очень постараться, и всё обязательно получится».
Боль, старая подружка, верная — такая не бросит — спутница, зашла сразу, обняла, охватила позвоночник, неторопливо принялась его скручивать, будто пробку с пивной бутылки. Заломило затылок, ватными, непослушными сделались руки. Ватсон глухо застонал, осторожно, словно боль могла расплескаться, наклонился — пружины сварливо заскрипели, — открыл тумбочку, достал заранее наполненный шприц. В бедро, через штанину, поршень до отказа, пустой шприц падает у кровати, теперь лечь и попытаться выпрямиться. Подумал отстранённо: что-то сегодня рано. Надо торопиться. Пока мозги ещё работают. Завтра. Решено — завтра.
Боль спряталась и делала вид, что её совсем нет. Солнце собиралось укрыться за соседней крышей, на улице под окном гомошили дети и лаялись сразу три тётки: две толстые и одна худая. Слов было не разобрать, только мат и визги. Ватсон поморщился, но форточку не закрыл. Весной пахло одурительно, небо после дождей стало высоким, ветер — мягким, под соседним окном собирался зацветать куст сирени, а сверху, — заболели, что ли? — вместо обычного визгливого бреда про любовь, слёзы и грёзы включили старенькое «Воскресенье»: «В моей душе осадок зла и счастья старого зола и прежних радостей печаль…» «До горизонта протянуть надежды рвущуюся нить, — проговаривал Ватсон, — и попытаться изменить, хоть что-нибудь». Так же весной, только тридцать лет назад, эту тему лабали в кабаке, и все ещё были живы, молоды и абсолютно счастливы. Ага, дальше гитарная вставка, Витёк ковырял на «Фэндере», девочки писали под себя и строили глазки, матроны помудрее бросали деньги в «бочку» и приглашали в гости, а Валера, пришедший из Афгана без правой руки, тоскливо смотрел, как молодой режет ритм, ломает переходы и теряется на сбивках. Валера был ударником от бога. Когда у него были две руки. Ватсон смотрел в глаза Валере, пока не закончили тему, потом взял из «бочки» червонцы и затолкал их в рот азеру, что пытался влезть на сцену, гортаня: «Бэлый роз гидэ, я, билят, заплатыл!». А Витёк красиво дал азеру в ухо, и тот исчез в пропахшем духами, дымом и вчерашними закусками кабачном зале. И тогда Ватсон взял коротко зафонивший микрофон, и, кивнув Валере, прочёл:
И была после славная драка, и накостыляли азерам и ещё каким-то двум краснорожим, наглым, пьяным в пыль полковникам, и Валера недурно работал одной левой и ещё головой, и азеры оказались потом не муслимами, а нашими православными братьями-армянами, классными парнями, приехавшими выкупать из военной прокуратуры своего племянника-дезертира, и мы пили с ними «Ахтамар», а потом искали тех самых полковников… «Боже, как давно это было», — пел Никольский, «скорая» давно уехала, Кента удалось выставить за дверь почти сразу, большой «Немирова» оставалось ещё полбутылки, и Ватсон засыпал. Засыпал. Всё будет завтра.
«Завтра — это сегодня, только завтра». Кто это сказал?!
Преимущество онкологии — отсутствие похмелья. Просто болит всё. Без локализации, так сказать.
Ватсон стоял под ледяным душем в общей умывальне, фыркая, — плевать на боль от резких движений, — растирался потом полотенцем. Потом, уже у себя, — заваривал чай. Потом — пил. На сегодня у него оставались ещё кой-какие дела, но можно было не торопиться. Настроение — лёгкое, спокойное, замечательное такое настроение. Ватсон набросил на кровать плед и присел на него, держа в руке новую чашку чая. В дверь поскреблись.
— Заходи, Кент, — сказал Ватсон, не повышая голоса. Акустика в блочной общаге была как в большом дрезденском костёле.
— Привет, Ватсон, — сосед по кличке Кент проморгался красными глазками, стрельнул ими в сторону стола. Стол был пуст. — Слыхал, баба Роза, вахтёрша, вчера Колючего отделала? Шваброй, блин. Сломала, это, швабру. А и правильно сломала, прикинь, Ватсон, чего он с Люськой поссорился и опять хотел в окно выброситься? А окно на первом этаже и ещё на вахте, ну, у бабы Розы. И с решёткой же. — Кент посмотрел на Ватсона, ожидая реакции, не дождался, тяжело вздохнул и закончил безнадёжно: — Третий, блин, раз за неделю.
Ватсону, в принципе, нравились обитатели общаги. Была в них такая детская непосредственность, искренность и простота желаний. Русские дети Тортилья Флэт. Вот и сейчас все желания гостя читались на его мятом с похмелья, украшенном свеженьким фингалом лице. Но этика не позволяла Кенту перейти к главному вопросу сразу. Ватсон решил помочь:
— Проходи, сосед, присаживайся, выпьешь немного?
— Да с тобой, Ватсон, с удовольствием, — Кент, чтобы не оказать нечаянного неуважения человеку, у стола очутился моментально и присел, по-зоновски, на корточки. Табуретка была занята старой настольной лампой, а на кровать к хозяину комнаты садиться Кент счёл неприличным.
— Сергей, — Кент удивлённо посмотрел на Ватсона, по имени его называли редко, — ты лампу на пол поставь и располагайся. Держи вот. Выпей и закусывай.
Кент осторожно влил в себя щедро наполненный стакан. Аккуратно взял заскорузлыми пальцами из тарелки оставшейся со вчерашнего бастурмы. Понюхал пряную мясную пластинку, откусил немного, прожевал с видимым удовольствием:
— Ватсон, я, блин, тебе давно сказать хотел. Ты, это, хоть и двинутый, и болеешь, да, но ничего мужик. Человек, ага. А если хайло кто откроет, ты мне только маякни, я с их хайлом знаешь, что сделаю!..
— Спасибо, Сергей. У меня к тебе как раз просьба. Я, видишь ли, собираюсь по делам отлучиться. Денька, может, на два. Или на три. Так вот, держи ключ, и завтра зайди ко мне, посмотри, всё ли в порядке. Можешь прямо утром.
— Да ты чё, Ватсон? — возмутился Кент. — Да кто сюда полезет? Да и чё у тебя, в натуре, брать, а?
— Не важно, просто зайди. У меня в тумбочке бутылка портвейна стоит. Для тебя. А сейчас извини, я тут с бумажками покопаюсь немного. Что? Да, забирай, конечно, — ответил Ватсон на вопросительный взгляд Кента, брошенный им на остатки спиртного. — И мясо возьми. Лампу, э-э настольную, кстати, тоже. Мне она ни к чему.
И уже уходящему, нагруженному нежданными дарами, бормочущему благодарности Кенту Ватсон сказал:
— Олег Викторович. Так меня зовут, Сергей, — Олег Викторович Семёнов.
…а как красиво начиналось. Так тогда казалось: красиво. Ты можешь всё, и совсем не думалось, что все могут тебя. Хотя ты сопротивлялся. Разве? Да. Каждый раз ты старался начать сначала. С нуля. С
