Тарас свернул в тот самый коридор, из которого еще пахло паленым мясом.
– Придется выходить через Старый Парк, – бросил он через плечо.
Таня вздрогнула и остановилась.
– Но ведь сейчас уже ночь, – упавшим голосом сказала она.
– Не боись, – хмыкнул Тарас. – Лемуры черный тоже потребляют.
Он стал насвистывать ту самую песенку про безумное знание, которую Таня уже слышала сегодня. Когда Таня поняла, что еще два-три шага – и она рухнет в вонючую жижу обессиленная и здесь и умрет, а Тарас так и пойдет дальше, насвистывая грустный мотивчик, отчетливо потянуло свежестью. Таня приободрилась и пошла быстрее. Тарас тоже прибавил шагу. Проход начал заметно мелеть, и вскоре ее каблучки зацокали по бетону. Впереди посветлело, и Тарас выключил фонарик. Стал слышен шум деревьев под ветром. Они выбрались наружу через пролом неправильной формы. Поверхность под ногами оказалась слишком твердой для земли и была расчерчена на черно-белые квадраты, хорошо заметные даже в темноте. Таня поняла, что проход вывел их в огромный каскад, который назывался «Шахматка». Ей вспомнилось веселое журчание воды, зеленые фигуры крокодилов с алыми пастями, из которых изливались шипящие струи.
Из-за туч показалась луна. Таня увидела черные дыры отбитой плитки, кривое дерево, выросшее прямо посредине следующей ступени каскада, и печальную безголовую фигуру крокодила. Дальше, где каскад кончался огромной чашей, в которой когда-то плавали золотые рыбки, приветливо мерцали огоньки, но подходить к ним почему-то не хотелось. Над мрачными силуэтами деревьев высился скелет обзорного колеса, серебряной рамкой охватывающий луну.
Они двинулись вниз по широким ступеням каскада. Дойдя до дерева, Таня взмолилась:
– Тарас, давай передохнем…
Он остановился. Таня хотела прислониться к шершавому стволу.
– Осторожнее, – раздался в темноте глухой голос Тараса. – Некоторые деревья здесь совсем не брезгуют человечинкой.
Таня села на ступеньку, подальше от жуткого дерева.
– А там, когда робот сказал тебе, – сказала она. – Если… ты смог бы?
– Если б да кабы, то во рту росли грибы, милая, – пожал плечами Тарас. – Может, пойдем? Нам немного осталось.
Он подал ей руку, и Таня со вздохом поднялась. Парочка добралась до последней ступени, но спускаться в теплое мерцание чаши Тарас не стал. Вместо этого они перелезли через высокий, но уже раскрошившийся бортик каскада, пробрались через лес и вышли к узкой железной дороге. Путь по шпалам вывел их к тому, что Таня сначала приняла за обзорное колесо. Но это оказались американские горки – Таня никогда не любила их и поэтому напрочь забыла об их существовании. Стальные петли дороги, поросшие колыхающимся под ветром вьюнком, казались телом огромного удава, раскинувшегося среди одичавшего парка. Тане вспомнилась одна из баек, которые рассказывали про Старый Парк, и женщину пробрала дрожь, несмотря на теплую летнюю ночь. Паровозик и два полуразвалившихся вагончика стояли на платформе, сразу за которой начинался головокружительный спуск.
– Переждем здесь, – сказал Тарас и открыл дверь кабины. – Прошу.
Таня замешкалась на платформе. Передние колеса паровоза зависли над обрывом. Остальные шесть колес соединяли в одно целое с рельсами кружевные наросты ржавчины. Тарас уже устроился на сиденье. Таня нагнулась, вошла в кабину и села спиной по ходу движения, чтобы не смотреть на жуткую яму. Обгрызенные края пластикового сиденья немедленно впились Тане в бедра. Она завозилась, устраиваясь, машинально провела рукой в поисках страховочного ремня. Тарас тихо засмеялся.
– Когда все кончится, я вызову тебе такси, – сказал он.
– Никто не возьмет заказ из Старого Парка, – возразила Таня.
– Из Старого Парка нет, а со Взорванной Набережной одна фирмочка берет клиентов. Я тебя провожу. Вокруг Парка есть кольцевая железная дорога, и эти горки связаны с ней.
– А как ты узнаешь, что…
– Узнаю.
Листва ближайших деревьев заколыхалась. Тане показалось, что она видит гибкие тени с огромными, чуть светящимися глазами, выступившие из зарослей, и стиснула кулаки так, что пальцы впились в ладони. В висках застучало, в ушибленном правом с такой силой, что боль дробными шариками раскатилась по всей голове.
– Лемуры видят нас, но сюда они не придут, – угадав ее мысли, сказал Тарас. – Для этого у них слишком много неприятных воспоминаний с железом связано.
Таню передернуло. «Да уж», – подумала она.
– Я тебя сюда поэтому и привел.
Таня, морщась от канонады в голове, глядела на город. Старый Парк разбили на большом холме, чтобы можно было любоваться видами, которые в год его основания были, бесспорно, прекрасными. А потом стальной лес окружил лес живой, но поглотить его не смог. Огромные рекламные плакаты на фасадах переливались всеми красками, и из-за этого Тане казалось, что они находятся в пузыре на дне ведьминского котла, а вокруг бушует варево. Несколько желтых искорок, приближающихся к Парку, тонули в разноцветном безумии. Таня заметила милицейские аэрокары только тогда, когда они зависли почти у них над головами. Желтые стрелы прожекторов ударили в лес. Таня сжалась на сиденье.
– Идиоты, – усмехнулся Тарас.
Над лесом бесшумно взметнулась огромная тень, закрывая луну. Раздался душераздирающий хруст, ближайший к парочке огонек мигнул и исчез, вниз посыпались обломки. Аэрокары стайкой светляков метнулись обратно к городу. Тень качнулась из стороны в сторону и пружиной скрутилась вниз.
Таня облизала вдруг пересохшие губы и посмотрела вперед, на снова заблестевший в лунном свете хребет американской горки. И вдруг она отчетливо увидела ярко раскрашенные вагончики, шарики в виде сердечек и зайцев, услышала детский визг и хохот…
– Куда все это делось, Тарас? – спросила Таня. – Ведь было лето, все было такое яркое, красивое, настоящее… И мама… А потом все замелькало, закрутилось, сжалось, стерлось – и ничего не осталось, кроме серых драных тряпок… Что происходит с нашим городом? Что происходит с миром вообще? И что мы здесь делаем? Мы ведь тоже уже…
Таня осеклась.
– Этот город уже давно умер и сейчас разлагается, – ответил Тарас. – Но вы не хотите разлагаться одни, вы и нас хотите своим трупным ядом заразить. А мир, он хочет выжить. Он сопротивляется.
– Я не хочу об этом слушать, – оборвала его Таня. – Перед тобой были открыты все дороги, а ты связался с этими подонками, сепаратистами… Ты ведь даже в университет не пошел, да? А наш химик тебя боготворил, помнишь?
– Прошлого нет, Таня, – сказал Тарас. – А чтобы гексоген алюминиевой стружкой бодяжить, университетские корочки не нужны. И чтобы винт варить – тоже. Я ненавижу тех, кто хочет сладко разлагаться, но тем, кто хочет жить, я помогаю. Я помогаю и тем, кто хочет умереть. Понимаешь, немногие видят, что по сути это одно и тоже. Я – вижу, потому что я – настоящий. И ты – настоящая, хотя и отказываешься видеть то, о чем я говорю…
В глазах у Тани почернело.
– Больно, – застонала она, прижимая руку к виску. – Как больно!
Скрипнули подгнившие доски – Тарас сел перед ней на корточки. Таня ощутила руку, мягко отстраняющую ее собственную, – он осматривал рану.
– Ничего страшного, до свадьбы заживет, – сказал Тарас. – Но очки тебе лучше снять. Ты же в них ничего не видишь.
Таня упрямо наклонила голову.
– А с другой стороны, правильно, – заметил он. – Разъем выходит прямо в мозг, пусть туда хоть штекер присунут будет, а то еще попадет дрянь какая-нибудь…
Он стал массировать ей висок осторожными, круговыми движениями, чтобы не задеть штекер. Боль постепенно уходила, как уходит с берега прилив, смывая построенные ребятней песчаные замки. Горячие губы коснулись ее груди через разорванное платье. Таня коротко вздохнула. Тарас взял ее за подмышки и поднял.
