ничем, в принципе, не отличающейся от своего «первоисточника»: те же атомы, те же поля, те же звезды, те же планеты… с некоторыми изменениями… и какая для человека… для меня… разница? Эмуляция – не модель мироздания, не упрощенная схема, как в компьютерной игре. Как в фильме «Матрица», который я смотрел в девяносто шестом… или седьмом? Смотрел с интересом, но без энтузиазма, потом еще пару раз видел по телевизору.
Я тряхнул головой, отгоняя воспоминание. В «Матрице» симуляция, упрощение, а эмуляция – это настоящее…
Без Иры?
И если я оказался в другой эмуляции, почему помню себя таким, каким был? Хорошо, я помню всю свою жизнь в «реальной» Вселенной, это как бы «родовая» моя память – никуда она не денется. Но почему я помню и прошлую эмуляцию, а не только эту, в которой оказался? По идее…
По какой идее? Что я знал об устройстве и связи миров, что-бы строить предположения? Если я найду еще одну двушку…
– Алло, – растягивая звуки, произнесла Лиля.
– Это я. Дома все в порядке?
– Миша, – возмутилась Лиля. – Восьмой час! Ужин стынет!
Где ты? Почему, если опаздываешь, не позвонил раньше? Я тут места себе не нахожу!
– Задержался на работе, извини, – пробормотал я. – Буду через полчаса.
– Второй раз греть не стану, – сообщила Лиля.
Это был в точности такой же мир, где я прожил тридцать шесть лет жизни. Единственное отличие (может, были другие, но я их не вспомнил) заключалось в том, что здесь не было Иры. Вообще. Никогда.
– Помнишь, ты звонил по моей просьбе и искал Иру Маликову, она работала в Институте экономики? – спросил я у Лёвы, прекрасно зная ответ.
– Нет, – ответил он. – Ира? Не помню.
– А как мы на третьем курсе в КВН участвовали, помнишь?
Ночью ездили репетировать в ДК Ильича?
– Конечно! – оживился Лёва. – Гусман экзамены устраивал для знатоков анекдотов…
Все он помнил прекрасно, все в этом мире происходило так же, как в том, откуда я попал в этот.
– Можно Иру Маликову? – спросил я, позвонив в отдел переводов Института экономики.
– Простите, кого? – отозвался женский голос. – Маликову? Такая у нас не работает. Раньше? Нет, и раньше тоже, я здесь уже двадцатый год…
Я просмотрел газеты за весь месяц, журнал «Огонек» за весь год и учебник новейшей истории для десятого класса: двадцатый век, революция, Советский Союз… Все так. Все, как я помнил. И так же, как помнил по прежней эмуляции, где прожил… Сколько?
Почему-то раньше эта мысль не приходила мне в голову.
Меня занимали другие проблемы. В книге Типлера, страницы которой возникали у меня в памяти, будто фотографические изображения, проступавшие на бумаге в растворе проявителя, было сказано: «воскреснуть» для новой жизни в той или иной эмуляции человек может в любом возрасте – в сорок лет или двадцать, в том физическом состоянии, которое его больше устраивает.
Я помнил себя примерно с восьмилетнего возраста. Прежде мне это не казалось странным. Мама часто спрашивала:
«Помнишь, когда тебе было четыре, ты перебегал улицу за мячом, и тебя едва не сбила машина? А помнишь, как мы ехали на дачу, солнце только что взошло, было так красиво! Неужели не помнишь?»
Я помнил жизнь, которую прожил до конца. Помнил свою смерть, но помнил и раннее детство. В полтора года заболел скарлатиной и лежал в больнице. Первый раз пришлось расстаться с мамой, и я весь день проплакал, закутавшись в одеяло с головой, не хотел есть, не принимал лекарств. Маму в инфекционное отделение не пускали, и женщина-врач, которую я невзлюбил с первого взгляда, сердито на меня кричала, а другая, тоже в белом халате, ее урезонивала. Слов я не помнил, но ощущал отношение – злое, нетерпеливое, и доброе, понимающее.
Сидя в библиотеке Академии и перелистывая заказанный по межбиблиотечному абонементу журнал со статьей Цвикки, в которой ни слова не было о нестыковках в определении масс скоплений галактик, я понял, что это не могло быть случайным совпадением. Не то чтобы понял, а осознал, как осознают индуисты Истину, которую не могут выразить словами, просто знают, что она есть и она им отныне известна.
Мы с Ирой – только мы – помнили себя в «реальном» мироздании, существовавшем после Большого взрыва. В той Вселенной, эволюция которой породила, в конце концов, Точку Омега.
Мы с Ирой – только мы – могли перемещаться из одной эмуляции в другую, сохраняя память о каждом прожитом мгновении.
Я знал, что не смогу жить в мире, где нет Иры, и где моя память сведет меня с ума. Здесь я стоял, когда Ира вошла в холл…
Здесь я ждал ее после работы… Здесь мы гуляли, и я впервые сказал, что не могу без нее жить. То есть, не впервые, конечно. Впервые я сказал Ире «люблю» через месяц после того, как мы познакомились на автобусной остановке в том мире, где я не был женат и не знал Лилю.
– Миша, о чем ты все время думаешь? – говорила Лиля, когда я вечерами сидел на диване перед телевизором, но смотрел не на экран, а внутрь себя, где неприкаянно бродили воспоминания о том, чего никогда не происходило. – Ты на меня внимания не обращаешь, я тебе рассказываю…
– Я все слышу. – Я слышал каждое слово и мог повторить, но эта память была отдельно от главной, она нужна была здесь и сейчас, чтобы я не выглядел в этом мире сумасшедшим.
Я понимал теперь две вещи. Во-первых, необходимо придумать что-то, чтобы оказаться в той эмуляции, где есть Ира. Во-вторых, оказавшись, наконец, вместе, мы должны будем придумать что-то, чтобы никогда не расставаться. Что придумать? Как сделать?
– Иди спать, Миша, – вздыхала Лиля, отчаявшись вызвать меня на откровенность. Я шел спать, и Лиля прижималась ко мне в постели, она хотела тепла, она еще много чего хотела, чего я в последнее время дать ей не то чтобы не мог… не хотел… скорее не мог, не получалось. Воспоминание о том, как мы целовались с Ирой, лишало меня моральных… при чем здесь мораль, я был со своей женой… В общем, что- то происходило со мной, я бормотал: «Извини, устал сегодня», и знал, что, отворачиваясь и сглатывая слезы, Лиля укреплялась в мысли, что у меня кто-то есть.
Я съездил на переговорный пункт и позвонил Шарову, истратив на разговор четверть зарплаты. Знал – Лиля потребует отчета и будет недовольна: если разговор по работе, то почему не заказал из института?
– Боря, – спросил я после того, как мы обменялись приветствиями, – помнишь, я звонил тебе и спрашивал о физике по фамилии Типлер?
– А что? Я тебе сказал, что не знаю такого.
– Я подумал, что ты… возможно…
– Да! – воскликнул Борис. – Я собирался написать тебе, но раз ты позвонил… Не знаю, зачем тебе, но Типлер действительно существует. Ты спрашивал о физиках! А Фрэнк Типлер – химик! Работает в Калтехе, и, если тебе что-то нужно, я могу у него спросить. Мне проще, мои письма не проходят через экспертный отдел.
У Шарова было особое разрешение, и Боря в своей научной переписке был избавлен от необходимости представлять письма на экспертизу.
– У меня нет вопросов к Типлеру, – сказал я. – . Тем более, если он химик.
– Тогда почему…
Шарову было интересно. А я не собирался объяснять.
– Спасибо, – сказал я. – До свиданья, Боря.
В этой эмуляции химик Типлер никогда не напишет книгу о Точке Омега. Но здесь он хотя бы существует.
На работе мы с Яшаром по-прежнему занимались внегалактическими рентгеновскими источниками. Я писал черновик статьи, выводил на бумаге слова, формулы, приложил графики и гистограммы. Яшар посмотрел из-за моего плеча и спросил:
