— Что так? — Анисим даже чуток привстал с лавки и наклонился в мою сторону, — Не тяни…
— Побожись что не побежишь за стрельцами, чтоб меня в тайный приказ уволочь.
Он отрицательно покачал головой, — Не можно.
— А ежели смолчу?
Он развел руками, дескать, — 'Это твой выбор'
— Но все что я скажу, покажется тебе очень странным, даже невероятным…
— Не спытвай мое терпение.
— Анисим Михайлович, скажи мне, ты пишешь устав ратных, пушечных и других дел?
Сказать, что удивил старика, значит не сказать ничего, он чуть, на лавке не подпрыгнул. — Откуда прознал?
— Начал ты его давно, ещё по указу Василия Иоанновича Шуйского, кажется, где-то в 1606 году, когда его на престол выкрикнули. Мне не ведомо как ты сумел пробиться к царю, может сам, может, помог кто…
но тебе наказали написать эту книгу, и отказаться нельзя, сам государь поручил дело сие. Начал ты с того что на выданные деньги купил много книг о трудах пушечных и иных розных ратных дел и мастерств, понеже в те лета различные ратные хитрости в воинских делах изрядными и мудрыми и искусными людьми в разных странах строятся. Многие лета ты трудился не покладая рук, сам разумник великий, по крохам выискивал зерна истины достойные земли Русской.
Беда пришла через четыре года опосля начала, царь Василий, погиб в польских застенках, тебе, Анисим Михайлович, человеку далекому от палат царских, пришлось на некоторое время бежать из московского государства. Вороги твои не забыли, как ты пришел… да-да, именно сам пришел к Шуйскому.
Нынешний государь не очень-то к тебе благоволит ибо не могут простить тебе того что ты самозваному царю служил, которого кучка братьев на престол выкрикнула. Да что я тебе рассказываю, ты сам все видел и слышал. Ежели не так, могу напомнить как, родовитые бояре, поддержавшие род сей, померли неурочно. Кого на охоте тур истоптал, кто по пьяному в бане угорел, иных грудная жаба, задавила. Посмотришь, на всё воля божья, а присмотришься… Здоров был боярин, никогда на сердечко не жаловался, а тот сроду скоромного в рот не брал. Но вот бяда, в одночасье представились…
Умные люди, а ты вроде как неглуп, разбежались по своим городкам и селам, как можно дальше от Москвы и тем самым спасли свою шкуру. И хотя ты никто для нынешнего царя, но вот людишки у трона стоящие могли не простить тебе службы той. Пришлось тебе в бега удариться, а бежать ты мог только на родину. Только ляхи там и Литва, а с ними ты воевал немало, могли тебя и порешить как ворога и разумника воинского. Где ты был, где прятался?
Старый мастер сидел с белым, как снег лицом и остановившимся взглядом, неподвижно смотря куда- то за мое правое плечо. Хриплым голосом, лишенным всякой интонации, он ответил, — Во Италии, и во Франции, и во Ишпании и Цесарской земле, в Голландии, и во Англии, и в королевстве Польском и в Литовском, и во иных разных господарствах.
— Да уж, воистину, хочешь что-то спрятать, положи на видное место. Вот что странно, ты враг полякам и литвинам и у ворога прятался. Помотало тебя, но вот, только одна мысль на ум приходит.
Я склонился над столом, — Поведать какая?
Анисим отшатнулся к стене, — изыди сатана, — и перекрестил меня.
В ответ, я перекрестился сам три раза, достал из-за пазухи крестик и поцеловал, проговаривая вслух слова молитвы 'Отче наш'
— Мне много о тебе ведомо, очень много, знаю что твой устав, будет напечатан в друкарне только в тысяча семьсот восемьдесят первом году по воле императрицы Екатерины второй.
— Врешь, ирод. Никогда баба не взойдет на престол…
— Эти, — Я кивнул головой в сторону кремля, — готовы Софью на трон посадить, только для того чтоб к власти не пришел Петр, боятся они до усрачки, бояться. Но не к этому я тебе все это говорю.
Ранее говорил, что москвич я, ты же мне не поверил, самозванцем обозвал, а зря…
— Ты молвил, что эта, императрица, — При этом его лицо сморщилось как печеная репа, — Екатерина, но на Руси цари правят…
— Петр, внук нынешнего государя, примет на себя титул императора, далее Романовы, так величаться будут, а она приходиться женой его внуку.
— Откуда тебе сие ведомо… — С какой-то непонятной интонацией в голосе, спросил Анисим.
— Сразу скажу, я не знаю, когда ты умрешь, но, то, что от старости, знаю достоверно. Если ты ещё не понял, я твой потомок.
— Лжа это! — Сказав это, он с каким-то облегчением, вздохнул и потянулся за вином.
Я рассмеялся и двинул свою чарку в его сторону, — Не веришь, а зря. Это правда, не могу тебе показать ничего такого, что убедило бы тебя, рассказывать о будущем… — Пожал плечами, — это тоже не доказательство. Что бы проверить, надо дожить. Моя странная одежда… Есть люди что голяком ходят. Моя речь… Немцы тоже слова русские коверкают. Но есть знания, которые ты не встречал в своих странствиях. Подумай немного, откуда мне ведомо о том, что пищаль или пушку можно с казны заряжать и палить, так часто, как это только можно. Говорили тебе или видел ты такую науку?
Проговаривая это, следил за струей вина, рубинового цвета, льющейся в мою посудину. Когда она наполнилась, я поднес её к губам и наткнулся на взгляд Анисима, он смотрел с каким-то состраданием, жалостью что ли, так глядят на больных кошек или собак, а здесь на юродивых.
'Попусту, всё за зря, он не поверил не одному слову. Эх, матушка, как же ты права…
Нужно убойное доказательство, джинсы — кусок тряпки и вдобавок порезанный на выкройку, футболка и плащ давно износились и выброшены за ненадобностью, обувка сгнила в мусорной куче, нож давно уже обменял, так что материальных следов, нет. Знания? А что, я, знаю? Да ни хрена не знаю, исторические моменты времен Петра первого, касаемые северной войны, наполеоновские войны, гражданская, финская, великая отечественная, блин, одни войны.
Рассказывать о том, чем закончиться правление Романовых, изощренный способ самоубийства'
Я отвел взгляд в сторону, залпом допил вино, рукавом вытер губы и поставил чарку на стол.
***
Превратности жизни
На смену золотой осени, пришли холодные затяжные дожди, дороги развезло, и пока не пришла зима с морозами, только сильная нужда могла выгнать людей из теплых домов. Торговая жизнь замерла, передвигаться можно было только на своих двоих или верхом, любая телега всенепременно застревала, едва выехав за ворота. Купцы и прочий люд, волею судеб, оказавшиеся в столице, отъедались и отсыпались, а местные сократили свои передвижения до самого минимума, ежели только в торговые ряды, зачем-либо сбегают, да обратно на свое подворье поскорей возвращаются. Практически три недели просидел в четырех стенах, помогая Никодиму в мастерской, а вечера коротал, составляя планы на будущее, верней сказать пытался.
Моё возвращение было воспринято спокойно, правда пришлось немного приврать, об истиной причине не было сказано ни слова, спасибо Анисиму, и он никому ничего не сказал.
На следующий день, после возвращения, я вошел в мастерскую, ничего не изменилось, такое впечатление, что ушел только вчера, а не полгода назад, нацепил поверх рубахи кожаный фартук, взял заготовку и стал наводить на ней полировку.
Приблизительно через неделю, был готов завыть от тоски. Все размерено, расписано, отлажено и работает с точностью швейцарских часов, добавить или убавить нечего. С мелочью возиться лень, что либо, новое затевать, неохота. Собрал свой перегонный аппарат, из Никодимовской бурды выгнал дерьмового, вонючего самогона, пропустил через уголь и нажрался до потери себя, три дня беспробудного пьянства, вогнали в ещё большую тоску. Посудите сами, мне привыкшему суете многомиллионного города, к огромному информационному потоку, перекрыли кислород, даже эту маленькую капельку, которая обнаружилась здесь. Я как та лошадь, осажен на полном скаку, тулово стоит, а ноги бегут…
***
— И за каким лешим, оно мне надобно? — Никодим, вытер усы ладонью и стряхнул капли на пол. — Я и так лучший. Почто мне эта морока? Ведь ежели я со стрельцов уйду, и как ты говоришь, посадским стану,
