— Значиться…
— А то и значиться, Никодим приедет, за оплату поговорим, ступай.
Антип сгреб со стола монеты, хотел было… Даже дернулся. Но встретив мой взгляд, просто кивнул и вышел.
А сел на лавку, пододвинул ближе собаку, принялся рассматривать. Были у меня на этот счет свои мысли. Купцы иностранные жили все на кукуе, своей слободой, общались в большинстве своем только с нужными купцами. Отлитые из бронзы фигурки, товар не для местного рынка, изначально задумывал с дальним прицелом. Вот за эту статуэтку я хотел получить не меньше пяти рублей. Своего часа ждала композиция, на которую англичане, да и другие, наверняка клюнут. За несколько моих приходов, мы с Милославой, сотворили сеттера, стоящего в стойке, а позади него охотника со вскинутым ружьем. Эту картинку видел не раз, она стала каноном в охотничьем деле, эдакой визитной карточкой.
Она лепила, я портил, она делала, я ломал, но совместное творчество получилось что надо. Даже отцу её понравилось. Всё по замыслу должно было быть отлито по частям и спаяно. Вот это и было тайное оружие за интерес к нашей продукции.
Знакомые ремесленники, у которых случалось порой заказывать нужные вещи, обещали свести с кем надо, разумеется, не бесплатно… И вот теперь у меня есть с чем идти на первую встречу.
Кровь из носа мне нужен выход на европейский рынок, на нем меня интересует всего одна единственная вещь. Картофель. Картошечка, картофан, пюрешечка на молочке сдобренная сливочным маслицем, сверху присыпать жареным лучком, щепоткой укропчика. Рядом на тарелочке, нарезанный кружочками соленый огурчик, пара долек чеснока маринованного со свеклой и запотевшая стопочка, накрытая сверху кусочком ароматного бородинского, хлеба. И здоровенный кусок прожаренного мяса' Пока Петра дождешься с голоду сдохнешь…
Отложил ручку в сторонку, сглотнул эту самую, голодную слюну, надо идти завтракать, а то уже скоро Антип, на свой первый рабочий день придет.
Лета ХХХ года, март 12день
Как же бухтел Никодим! Поимел меня во всех позах, подустал чуток, отдохнул, перевернул, расшевелил и трахнул в особо извращенной форме и только после этого допустил к разговору с новичком.
Он приехал через два дня, после того как Антип стал работать на нас и привез мужичка, — литейщика.
Возрастом он постарше моего протеже будет, но помоложе меня. Вроде, по суждению Никодима, мастер справный, семейный, наш местный с Москвы родом будет.
А мне его морда не по нраву пришлась, поговорил с ним, он подробно, не запинаясь, рассказал о технических операциях, уверенно так. А вот при вопросах о семье и предыдущих местах работы… Начались непонятки, слова говорит правильные, а моторика лица сообщает о другом. При наводящих вопросах, припотел слегка, по вискам заструилось. Отвернулся к нему в пол оборота, чтоб краем глаза видеть, да и сказал:- 'Ступай к Никодиму, мне молвить больше нечего' Он украдкой перевел дыхание и вытер руки о ляжки, как будто они были мокрыми.
Отпустил, а сам пошел искать Антипа, он молодой, но мастер потомственный и мне надо, чтоб он проследил за новеньким. Как работает, инструмент берет. Пользуется им как уверенно или нет, да и вообще присмотреться надо.
Никодима нашел во дворе, около саней, разговаривал с Евдокимом, так зовут мужика. Отступил назад за угол, и стал дожидаться окончания их беседы. Она не затянулась новичок распрощался и ушел. Я же двинулся к своей жертве, с целью отомстить, за половые извращения.
— Никодим, давай поговорим.
— Тебе надо ты и разговаривай, — Проворчал, а сам продолжал отвязывать оглобли от хомута.
— Чего решил с Евдокимом?
— С утрева к нам приходит, а ентот, домой поедет.
— Поведай, как ты с Евдокимом столковался, может, присоветовал кто, али сам подошел?
— А те, зачем ведать надобно? — Он, наконец закончил отвязывать оглобли. Потянул за хомут, снимая его с лошади.
— Да потому что подсыл это.
— Это кто ж тебе наговорил такого, уж не Антипка ли?
— Он и не видел его вовсе, почто на человека наговариваешь?
— А ты что клевету молвишь?
— Я тебе сейчас обскажу, а ты подумай. Кто таков Антип? Мужик Курский, приехал во град Московский никого не знает и не ведает, нет у него тут ворогов, и друзей нету. Нет, вороги были, да померли… Учти это, с нашей помощью.
При этих словах Никодим бросил в мою сторону, быстрый взгляд и отвернулся, занимаясь лошадиной упряжью.
— Никто не ведает, куда он пойдет, где работу подыщет. Его все отпихивают, потому что не свой, не местный. А он и действительно для нас никто и звать его ни как. И это самое дорогое в нем.
С этими словами шагнул к Никодиму поближе и спросил шепотом, — Сколько хочет получать Евдоким?
Он смерил меня взглядом, вздохнул и недовольно ответил, — Сто рублев в год.
Я улыбнулся, — А Антип, чтоб ты знал… Ты же меня облаял, и даже не спросил, на сколько Я, с ним договорился, а он тебя ждет.
— Ну…
— Тридцать восемь и поверь мне, парень рад до усрачки, он и за тридцатку согласился бы. Но не это самое главное, мы в новую слободу поедем, так вот дом тот, в котором его поселим, за ним будет, пока на нас работает, на подворье его только жена да… Ну и тот, кто родиться, все остальное наше.
А ты хочешь взять к нам местного, в три раза дороже и врущего напропалую. В случае обиды, какой, он просто сбежит, а его испрашивать про нас будут. Вот он и продаст, тебя и меня, как Иуда Христа продал, за тридцать сребреников. Антип наш рабочий и главное в этом слове, Раб.
Ты не ответил, откуда, и как ты с Евдокимом повстречался.
— Федя, тебе токмо в разбойном приказе, служить, тебя тати боятся, будут. — Закинув хомут на плечо, ткнул пальцем в лошадь, — веди на конюшню. Там договорим, неча на весь двор лаяться.
'Внутри, если зайти на конюшню, справой сторонки денник, небольшая клетушка, три на три метра, двери нет вместо неё две доски перегораживают вход, пол застлан соломой, а в коридоре стоит ларь с овсом. Чуть дальше, стойло с коровой. Хомут и прочая упряжь вешается, на вбитые в щели деревянные колышки. До середины сделан настил, на высоте чуть выше человека (чуть… да тебе подпрыгнуть надо, чтоб рукой достать) сенник. Спал тут пару раз, если вы не брезгливый, потому что запах сена перекрывается ароматом навоза и конских каштанов, можете и положить голову на попону, свернутую в рулон. Хорошо у свиней свой домик, для пяти маленьких поросят, сейчас он пустует, его обитатели переселились осенью в кладовку в виде окороков и колбас. Но скоро появятся новые жильцы…'
Никодим бросил хомут на ящик с овсом, дождался, пока заведу Ласку и закрою проем досками.
Повернулся к нему, — Сказывай.
— Да сказывать нечего, — Он как-то сгорбился, присел на краешек. И я не удивился бы, если бы он достал трубку и начал её набивать табаком. Что-то его тревожило и очень сильно.
— Ведомо мне, кто таков Евдоким, и даже от кого. — Встал, прошел к воротам и выглянул во двор, осмотрелся, вернулся на место. Сел, вскочил и чуть ли не забегал по конюшне, выкрикивая несвязанные слова.
— Тварь, говнюк обоссанный… Не печатное… чтоб тебя… Непечатное… Меня, змееныш попрекать вздумал… А сам то…
— Никодим, хорош, скакать, толком расскажи.
И он поведал.
'Дела давно минувших лет преданье старины глубокой. Как я уже упоминал, хозяин наш, в молодости пушкарским делом баловался. Довелось ему в походы сходить и на порубежье пожить. Всяко было и радость побед, и горечь поражений. В одном из сражений, полк, которому был приписан Никодим, был разгромлен.
