Хипподи повел носом: “Почему от вас пахнет скверно?”.
“Нас кормят морскими ежами и мидиями”.
“Разве это невкусная пища?”
“Она несвежая”.
“Как звать тебя?”
“Нгванго”.
“Откуда ты?”
“Я не помню. Издалека”.
“Твой хозяин еще жив? Как его зовут?”
“Атен-Уту. Я считаю, что он уже почти и не жив”.
“Скажи, Нгванго, – сказал Хипподи, – ты пойдешь с нами?”
“Как прикажет господин. – Раб ничего не спрашивал. – Жду указаний”.
“Не спеши, не спеши. Я хочу знать. Есть ли у тебя сильные желания, Нгванго?”
“Есть одно сильное желание. Повесить человека, придумавшего кормить нас несвежей морской пищей”.
“Но ведь этот человек отогнал от столицы чужие триремы, он спас Кафу от разграбления. Не случись такого, тебя приковали бы сейчас к веслам. Морские народы нуждаются в сильных гребцах”.
“Об этом как-то не думаешь, когда часами сидишь над вонючим канализационным колодцем. – Раб безнадежно взмахнул рукой. – Хранитель бездны лучше знает, что нам надо, но я бы все равно повесил этого человека”.
Серый вулканический пепел падал на тусклое ожидающее лицо раба, иногда он ладонью размазывал по нему грязь. Синюшные тучи мешались с черным дымом, изнутри взрываемом молниями, в тумане и мареве совсем пропали далекие мачты. А ведь не так давно по чистой широкой набережной с большим достоинством гуляли замужние женщины, а над ними раскачивались веера пальм. Подчеркнуто широкие юбки, высокие разрезы, сложные прически. Всё истинное формируется временем. И тот же ход времени губит всё истинное. Время – это бог Шамаш. Это Хранитель бездны. Он ходит в каменных галифе и в каменной гимнастерке, и каменным сапогом топчет живое.
“Смотри в море, – сказал критянин, поняв мысли Хипподи. – Видишь, там стоит мое судно? Оно в стороне, видишь? Оно смердит серой. – Он покосился на Хипподи и заговорил, глядя уже на смуглого раба. – Вот тебе указание. Доплыви до судна. Я теперь буду твоим хозяином. Море спокойное, а тучи низко, и скоро ночь. Если ты доплывешь, поднимись на нос судна, видишь, там почти нет дыма. Обмотай голову сырой тряпкой. На мачте на высоте поднятой человеческой руки привязан небольшой сверток. Он выглядит просто, как тряпка, связанная узлом, так нужно. Если к утру ты принесешь сверток к Пирамиде духов, мы встретим тебя там. – Критянин посмотрел на Хипподи и выразил общую мысль: – Ты станешь уважаемым рабом”.
“Твоим?” – радостно спросил Нгванго.
“У тебя будет хороший хозяин”.
“А мой друг?”
“Он тоже станет моим”.
“Ты ликуешь”, – подсказал Хипподи.
Некоторое время критянин и Хипподи удовлетворенно молчали, а с моря все шли и шли, втискиваясь под синюшные тучи, новые волны жаркого влажного тумана, во тьме грохотала, как металлическая повозка, черная, почти невидимая гора, убиваемая лиловыми молниями, шипели мертвые газы. Низкая красная звезда исчезла, не мерцали в ночи огни факелов.
“Ты дашь мне лизнуть палец?”
Критянин спросил это уже на тропе.
Он карабкался вслед за Хипподи к Пирамиде духов.
Немыслимые кактусы окружали их справа и слева – чудовищные шары, бугры роскошной зеленой мякоти, утыканные железными, до черна обожженными шипами. Потоки застывших лав когда-то вымели, выжгли, выпалили склоны полностью, но кактусы умеют снова и снова заполнять мертвые пространства, они свирепы и колючи, как воля Шамаша. Сваренные лавы. Брекчии. Ржавые каменные языки, по краям – в многочисленных окаменевших пузырях. Хищные птицы прятались между колючек, расклевывали сочную мякоть. Начал падать дождь. Он мешался с вулканическим пеплом, размазывался по лицу критянина, по лицу Хипподи. Нас или повесят или сделают рабами, одновременно подумали они.
Так, запыхавшись, достигли они Пирамиды духов.
Тьма в дверном вырезе стояла такая плотная, как обрезанная кипа черной бумаги. Тьму можно было трогать. В ней не угадывалось никакого света. “Ну, входи”, – негромко произнес критянин, но Хипподи медлил. Он слышал, что в Пирамиду духов вход открыт только рабам, а свободные не могут войти в нее без нужного заклинания. И теперь страшился: а вдруг попробует и… войдет…
Он осторожно выставил перед собой руку.
И с огромным облегчением наткнулся на плотную тьму.
Тогда так же осторожно, отворачиваясь от критянина (пока стоим на свету), чтобы тот не считывал слова с его губ, он неслышно прочел ужасное старинное заклинание. “Ты – вчера… Ты знаешь завтрашний день… Всё прильнет к твоему каменному сапогу…” Хипподи не хотел, чтобы критянин запомнил слова заклинания. “Мое имя смрадно, в поисках милости припадаю к каменному сапогу…” Он старался произносить слова как можно тише, он только двигал губами и все равно боялся, что критянин его услышит. “Кадры решают все… Смерть стоит предо мною, как выздоровление перед больным… как запах лотоса…
как ожидание чуда… Когда я умру, на мою могилу нанесут много мусора… Моя жизнь – безжалостная, как зверь… Но я чист, чист… Я чист чистотой феникса…”
Он повернул, наконец, голову:
– Скажи Хранителю бездны, что и ты чист.
– А Шамаш поверит? – осторожно спросил критянин.
– Скажи убедительно. Добавь, что ты чист чистотой феникса.
– Но как Хранитель бездны отличит мою правду от моей лжи?
– Не думай об этом. Ведь ты же чист…
– …чистотой феникса, – охотно подтвердил критянин.
И они вошли во тьму Пирамиды духов, где их охватила тьма.
Сразу перестала дрожать земля. Пахнуло нежной мокрой травой после дождя, но под ногами никакой травы не было. Ничего там не было под ногами, и они помедлили, пытаясь понять, как вести себя. Вытянув перед собой руки, Хипподи все же сделал шаг. “Стой, – сказал он безмолвному и послушному критянину. – Стой, где стоишь, – сказал он ему. – Сапог Шамаша тебя раздавит”. И медленно провел руками по двум невидимым прохладным стволам. Он не мог на ощупь определить, чем они отличаются – дерево радости и дерево печали. Стволы были гладкие, и местами, как у эвкалипта, отслаивались прохладные пластины коры. Наверное, они были огромные, но и руки Хипподи уже выросли, они обнимали самое начало мира, эти мощные стволы, врастающие туда, где еще ничего не было. Хипподи счастливо чувствовал себя совсем огромным, он повел бесконечными руками вверх и блаженно погрузился в листву – мелкую и бесчисленную, как невидимые звезды. Когда ночь или ураган – неба не видно, а дерево печали и дерево радости вообще не видно всегда. Так хочет Хранитель бездны.
Он сказал в темноту:
– Вытяни перед собой руки.
– А ты дашь мне лизнуть палец? – голос критянина дрогнул.
– Погрузи руки в листву. Тебе не надо больше просить. Ты допущен.
– Но где эта листва? Я ничего не вижу. И я совсем ничего не чувствую.
– Погрузи лицо и руки в листву, – блаженно ответил Хипподи. – Погружай голову глубоко и медленно в нежную листву, дыши нежным счастьем. Ты – внутри. Ты допущен. Указания даны, не надо ждать указаний.
– Но я ничего не чувствую.
– У тебя онемели руки?
– Совсем нет.
– Тогда сделай еще два шага вперед, – блаженно посоветовал Хипподи.
