Сидя на каком-то Богом забытом промерзшем горном уступе, Куань улыбнулась Чану, и он почувствовал, как тепло разлилось по краешку холодной черной пустоты, которая зияла у него внутри, где- то рядом с сердцем.
— Да здравствует наш великий и мудрый вождь Мао, — торопливо произнесла Куань.
— Да здравствует наш вождь, — эхом отозвался Чан.
В этих четырех словах не было уверенности. Даже он сам услышал, как слабо они прозвучали, почувствовал червоточину, и все же глаза Куань убежденно сверкнули. Ее маленькие аккуратные уши не расслышали его сомнений.
Чан поднялся и медленно и глубоко вздохнул, успокаивая учащенно забившееся сердце. Прямо перед ним скала резко уходила вниз, образуя узкое ущелье, с противоположной стороны которого вздымалась такая же голая безликая громадина. Вокруг не было ни деревни, ни колеи от повозки, ни даже следа дикого козла. Лишь сплошные, лишенные всякой растительности камни в коконах льда да два серебристых металлических рельса, которые змеились по дну ущелья. Железнодорожный путь.
На какой-то миг он позволил себе задуматься о том, сколько жизней здесь было погублено, сколько камнепадов обрушилось на головы тех, кто прокладывал эту дорогу, обагряя рельсы кровью. Фань-цуй, иностранные дьяволы, динамитом пробили путь в скалах. Они пришли издалека и истоптали всю китайскую землю. Они проложили свои железные дороги, не прислушиваясь к голосу самой природы. Их огромные слоновьи уши были глухи к ярости горных духов.
Сначала европейские военные кители прошли маршем, точно полчища саранчи, разграбив богатства, но потом на смену им пришла Национальная Народная армия этого надутого павлина Чан Кайши. Он отбирал все у людей Китая, даже зеленую траву в полях и молодые побеги риса. И сердце Чан Аньло разрывалось на части, когда он думал о Гоминьдане и об этом великом и прекрасном Среднем Царстве.
— Куань, — сказал он, чувствуя на губах лед, — свяжись с Ло, потом с Ваном. Передай: пусть закладывают заряд.
Девушка сняла тяжелую сумку цвета хаки с плеча, поставила перед собой и, расстегнув застежки, принялась со знанием дела крутить диск с цифрами. Когда-то Куань училась на юриста в Пекине, но теперь была военным связистом. В ее обязанности входило поддерживать постоянную связь между участниками их коммунистической группы. Работала она четко, без суеты, и это нравилось Чану. С ней ему было легко. Он доверял ей. Единственной ее слабостью был недостаток выносливости, что особенно проявлялось тут, в горах.
Когда она стала что-то говорить в микрофон, он закрыл глаза и очистил разум. Чан повернулся на север, лицом к ветру, дующему из Сибири, и вдохнул полной грудью, чтобы почувствовать его ледяные зубы у себя в легких.
Там ли она? Его девушка-лиса. Где-то по ту сторону границы, в неведомой земле.
Сможет ли он почувствовать ее в этом русском ветре? Уловить ее запах? Услышать звонкий колокольчик ее смеха?
Он не хотел произносить ее имя. Даже про себя. Потому что боялся: если сделает это, пусть даже шепотом, это станет предательством по отношению к ней, обрушит силы мщения на ее огненно-рыжую голову. Она кое-что украла у богов, и они ей этого не простили.
— Время, — коротко произнес он, заставив Куань вздрогнуть.
— Сейчас? — спросила она.
— Сейчас.
Она принялась быстро подтягивать ремешки на брезентовой сумке, но к тому времени, когда ее замерзшие пальцы справились с этим, Чан уже быстро спускался вниз по склону.
Смерть. Она преследовала его. Или это он преследовал ее?
Вокруг него лежали тела, разорванные на куски. Руки, ноги, части туловищ, скалящиеся окровавленными кусками ребер, — это еще не остывшее месиво из костей и плоти начало привлекать воронье. Голова какого-то молодого человека с залитыми кровью черными волосами и черной дырой на месте одной глазницы лежала в десяти метрах от места взрыва на большом камне и пялилась прямо на Чана единственным глазом. Одна голова, без тела. Чан почувствовал, как смерть коснулась его сердца пальцем, и содрогнулся. Он развернулся и двинулся прочь от исковерканных рельсов. Под его полотнами хрустели осколки стекла.
Первый и последний вагоны поезда были уничтожены одновременными взрывами. Они превратились в нагромождение кусков металла и дерева. Тела были разбросаны вокруг на мерзлой земле, как приманка для волков. Обходя место бойни. Чаи заставил свое сердце окаменеть, заставил себя не слышать крики выживших, напомнив, что эти люди были его врагами, едущими на юг с единственной целью — убивать коммунистов, лишить Мао его Красной армии. Но где-то глубоко, в каком-то недосягаемом уголке, его сердце обливалось кровью.
— Эй, ты! — Он обратился к молоденькому солдату в серой форме и красной повязке китайских коммунистических сил на рукаве, который вытаскивал из-под обломков истекающего кровью человека. Раненый, судя по знакам отличия, был капитаном Националистической армии. Взрывом ему разорвало живот, бедняга пытался удержать руками окровавленные внутренности, но его кишки выскальзывали из-под ладоней и вываливались наружу. Когда молодой коммунист потянул его, они начали разматываться, но капитан не кричал. — Эй, ты! — повторил Чаи. — Прекрати. Ты знаешь приказ.
Солдатик кивнул. Он выглядел так, будто его сейчас стошнит.
— С нами идут только те, кто может передвигаться. Остальные…
Солдатик медленно, будто с неохотой, снял со спины винтовку. Несмотря на ледяной мороз, на лбу его выступили капли пота. У него было грубоватое лицо и широкие крестьянские ладони. Видимо, этот сын фермера впервые в жизни покинул отчий дом и сразу угодил сюда.
Чан вспомнил, как сам первый раз убил человека, но это было давно, и сейчас сердце его не дрогнуло.
Солдат приставил приклад винтовки к плечу, в точности так, как его учили, но у него дрожали руки. Человек на земле не стал просить пощады. Он закрыл глаза и прислушался к ветру и к последним, как он знал, ударам своего сердца. Резким движением Чан вытащил пистолет, приставил его к виску капитана и нажал на спусковой крючок. Тело дернулось. На какую-то долю секунды Чан склонил голову и вверил душу умершего его предкам.
Смерть. Она преследовала его.
Огромный паровоз, тащивший состав, съехал носом вперед с колеи, но каким-то чудом не перевернулся. Грузовой вагон, прицепленный к нему, торчал над ним под немыслимым углом, но весь его груз составлял двадцать длинных деревянных ящиков, четыре из которых во время взрыва раскололись. Когда Чан увидел их содержимое, сердце его забилось учащенно. Он запрыгнул в вагон и, упираясь ногой в пол, по-хозяйски положил руку на один из открывшихся ящиков.
— Ло. — позвал он.
Ло Вэнь-най, молодой командир небольшого штурмового отряда, с трудом вскарабкался в вагон следом за Чаном — сказывалась медленно заживающая нулевая рапа в бедре, — но когда он увидел, что вез поезд, на его широком лице появилась радостная улыбка.
— Чан, дружище, да ты для нас целое сокровище нашел!
— Винтовки, — кивнул Чан.
На такое везение он даже не рассчитывал. Когда об их добыче станет известно на юге, в Шанхае, где располагается штаб партии, их командир Чоу Энь-лай будет рад. Он передаст винтовки туда, где они нужнее всего, — в военные тренировочные лагеря, в руки рьяных молодых людей, которые приходят сражаться за коммунистическую идею. Чоу Энь-лай возгордится и выпустит острые когти, как будто это он сам захватил добычу. Этот успех укрепит поддержку мао-цзы, — волосатых». [4]
Мао-цзы. Слова застряли в горле Чана. Это европейские коммунисты, контролировавшие денежные потоки, за счет которых существовала Коммунистическая партия Китая. Здесь их представителями были
