Во-первых, известно, что выполнение инстинктивно обусловленного действия приносит живому существу несравненное успокоение и удовлетворение. С другой стороны, длительная невозможность совершить какие-то инстинктивные действия ведет к понижению порога раздражительности и к повышению уровня агрессивности. Это закон для всех живых организмов, его нельзя перешагнуть или отменить.
Выполнение требований филогенетической морали мы субъективно ощущаем как блаженное состояние чистой совести. А вот постоянное подавление побуждений и действий такого рода под влиянием требований разума ведет к постоянной и нарастающей неудовлетворенности. В этом объяснение того хорошо нам известного из обыденной жизни факта, что чем подлее мы себя ведем – тем злее сами же становимся и тем сильнее ненавидим и презираем окружающих. Нарастание немотивированной агрессии в современном мире в большей степени объясняется тем, что из страха оказаться лузерами в год от году ожесточающейся конкурентной борьбе мы все сильнее давим свои социальные инстинкты, как бы просто вынуждены это делать, чтобы не пропасть, а то обгонят, облапошат, съедят, – и сами же от этого все более стервенеем.
Во-вторых, человек с самого начала ощущал, откуда взялась у него мораль, ибо всегда искал ее источник и образец вне себя. То в Боге, то в природе, то, как в Китае, в гармонично функционирующем космосе. Человек приписывал горнему источнику безукоризненную моральность и начинал, формулируя ее, как бы копировать некие внешние супермодели и пытаться им по мере сил соответствовать. Но такой подход, как показывает ныне этология, совсем даже не выдумка, не бессмыслица, просто незачем так далеко ходить за образцами. Это не весь космос, это не Инь и Ян, не Небо и Земля, а гораздо проще: рыбки, птички, зверушки. Просто человек, ощутив себя царем зверей, их владыкой и повелителем, никак не мог смотреть на них, как на учителей в деле постижения высшей добродетели. В лучшем случае избирал пару уточек как символ супружеской верности. Но ссылаться на них как на авторитет, подкрепляющий те или иные табу или нравственные максимы, было бы совершенно неэффективно. Ведь требования, которые хоть как-то исполняются, должны поступать от более авторитетного менее авторитетному, а не наоборот – и потому человеку совершенно непроизвольно приходилось подыскивать для подтверждения требований быть хорошим некие авторитеты, более крупные и могучие, чем он сам. Прислушаться к голосу генной памяти и подтвердить ее примерами, наблюдая за социальной жизнью братьев меньших, было бы как-то мелко и неубедительно. Вот Моисеевы скрижали или Дао – это да.
Ведь мы точно знаем, хотя бы опять же по опыту общения с меньшими братьями, что без угрозы наказания за нарушение запретов невозможно никакое воспитание. И не менее прекрасно знаем, как действуют, скажем, на отломившего ветку ребенка абсолютно верные доводы любителей природы типа: «Ты представь, что будет, если каждый, кто тут гуляет, отломит по ветке».
А вот при передаче функций возмездия тому или иному богу угроза наказания из абстракций типа полного обламывания всех веток в парке или вырождения собственного вида превращается в адресно направленную, жуткую в своей предметности кару со стороны высших сил – действующих то ли в громовом запале, как темпераментный, точно Отелло, ревнивец Яхве, то ли как небесные жернова воздаяния на конфуцианском Востоке, бездушно-механически порождающие засухи и наводнения. Волей-неволей человеку пришлось возвести очи горе.
Можно сказать, что культура человечества во всех ее разновидностях обязана своим возникновением прежде всего тем людям, для которых по каким-то загадочным причинам чисто психологического порядка ощущение чистой совести, даруемое выполнением велений социального инстинкта, представлялось важнее любого жизненного успеха, даруемого рассудочным хитроумием. Именно они, кто во что горазд, формулировали объяснения и оправдания своим ощущениям, а тем самым придумывали причины и основания тому, что самые главные, вечные и наиболее благородные ценности жизни отнюдь не укладываются в прокрустово ложе суетной жизненной тактики. А для этого им прежде всего надо было определить эти самые вечные ценности, дать им имена, подыскать им убедительные, эмоционально завораживающие источники. А уж тогда из источников этих начала вырастать, вывинчиваться ввысь с каждым новым витком размышлений бесконечная спираль религиозных заповедей, этических построений, художественных красот, страстных самообвинений и мучительных самооправданий… Так тоска людей по утраченной животной безмятежности породила Человека с большой буквы.
Базовые табу во всех культурах и базовые запреты этических религий – это повторяемая раз за разом отчаянная попытка сохранить человека в русле поведения, выстраданного сотнями сменивших друг друга поколений тех видов, у которых в силу их специфики возникли стаи, возникло социальное поведение, возникла иерархия, возникли механизмы переориентирования и подавления внутривидовой агрессии, в том числе механизмы такие высокие, как любовь, дружба, личная преданность вплоть до жертвенности и так далее. Этими табу и запретами типа «не убий» под страхом наказания богов человек пытался сам в себе подавить все мотивации и действия, отличные от тех, что соответствуют филогенетической морали.
Неплохо подходило для такой цели и уголовное право с его наказаниями, уже совсем приземленными, откровенными и наглядными.
Очень важно, что чем в большей степени такое право подчинено морали, тем в большей степени оно несет на себе отпечаток социального поведения меньших братьев человека.
Среди возникавших в истории человечества правовых систем традиционное китайское право было едва ли не в наибольшей степени построено на принципе гарантированной государством силовой защиты моральных требований.
И вот несколько бьющих в глаза примеров.
На эпизодах из жизни множества разнообразных видов от рыб до птиц описываются совершенно одинаковые схемы поединков, возникающих при вторжении чужака на уже кем-то застолбленную под гнездо территорию. Все схватки такого рода выигрывает тот, чья территория. Вне зависимости от реального соотношения размеров и сил. А если в пылу боя победитель начинает преследовать побежденного и покидает свою территорию, да еще, не дай бог, углубляется на территорию соперника, их роли немедленно меняются и победителя побеждает недавний побежденный. И так этот маятник качается, пока не надоест.
Ни Конфуций, ни Заратустра, ни Аристотель, ни Достоевский с его слезинкой ребенка не придумали бы, хоть всю жизнь думай, более справедливого решения проблемы.
Но на самом деле его никто не выдумывал. Просто в течение тысяч и миллионов поколений те, кто вел себя иначе, кто не ощущал воодушевляющего прилива сил дома и сковывающей робости вне дома, те перебили друг друга и не дали потомства, те не смогли защитить свои икринки, яйца и прочих младенцев и тем более не дали потомства. Вот и весь секрет.
У человека с его хитростью и подлостью, да вдобавок с его различиями в технике вооружений (скажем, крылатые «томагавки» да боеголовки с обедненным ураном против «калашей» полувековой давности) этот стереотип поведения, безусловно, начинает размываться очень рано. Но его так хочется сохранить!
В православной, например, культуре он приобретает несколько высокопарный вид максимы «не в силе Бог, но в правде». Если перевести эту фразу на простой и конкретный язык, она подразумевает, что тот, кто защищает свой дом – а трактовать это понятие можно как угодно широко: своя изба, свой город, своя страна, – всегда будет сильнее агрессора. Должен быть. Должен чувствовать, что так будет. Дома и стены помогают. И мы прекрасно знаем, что от этой убежденности частенько и впрямь прибывает сил. Даже вполне реалистичные любители спорта совершенно по-разному оценивают шансы на победу на своем поле и на чужом.
А что сделало в Китае традиционное уголовное право?
Государство не может, чуть что, быстренько накачать слабого защитника собственного дома анаболиками, чтобы он гарантированно побил вломившегося к нему чужака. Да к тому же это был бы порочный выход: такой защитник может тут же оказаться агрессором, стоит ему с его скороспелой мускулатурой выйти за собственный порог и пересечь чужой. И приставить к каждой фанзе по дюжему вэйши с самострелом государство не может. И гвардейцев не напасешься, и неизвестно еще, как они себя поведут – тоже ведь люди.
И тогда находится гениально простой выход, максимально эффективный в условиях большого упорядоченного государства. Вот знаменитая статья уголовного кодекса китайской династии Тан, статье этой полторы тысячи лет: «Всякий, кто ночью беспричинно вошел к человеку в дом, наказывается 40 ударами легкими палками. Если хозяин тут же убил вошедшего, наказание ему не выносится».
