И уж совсем задиристо:
— На Семик, в четверг, пойдешь ли подглядывать, как девицы березки завивают? — спросил Первуша князя. — Ты поди, не поленись! Мы, парнями были, подглядывали.
Ради хозяина своего, доброго старца, решил-таки Василий Иванович по лесу побродить. Подглядывать за девицами ему не хотелось. Великой тайны в том девичьем празднике не было.
Набрав пирогов, яиц, крашенных в желтый цвет, а то и с особым пирогом, залитым сверху яичницей, гуляли девушки по лесу, пели, водили хороводы, заплетали на березах косы и венки, на женихов загадывали, а потом угощались.
— Частоступ! — пришло на ум князю. — А что, если я в крестьянское оденусь? Кому я тогда нужен? Разбойникам с крестьянина взять нечего.
— Ты молодой. Заозоруют парни, увидят чужака, поколотят.
— Отговорюсь как-нибудь… В дубраве я уже был…
— То в дубраве. В березняке нынче бабье царство. Уж если они кинутся колотить, так побьют больно. Бабья драка злая.
— Один я хочу побыть, Первуша. Услышу бабьи голоса, стороной обойду.
— Будь по-твоему, — согласился старец.
Одежда нашлась новехонькая. Порты синие, рубашка белая, ворот красными зверьми расшит. Хвостатые звери, гривастые, с когтями. Поясок крученый, красный, с кистями.
— Ножки-то в лапоточки придется обуть, — сказал Первуша, озабоченно посмеиваясь.
Помог онучи намотать. Лапти дал разношенные, чтоб не томили ногу.
Прошелся Василий Иванович по горнице, изумился:
— Легко-то как! Хоть по облакам скачи.
— Лапти обувь мудрая, — сказал Частоступ. — В такой обувке далеко можно уйти.
— Больно ли далеко ушел русский лапотник?
— Василий Иванович, далеко ли — близко, умом долго раскидывать не надобно. До Христа дошел русский мужик. В работниках у Христа. До самого неба. Куда ж дальше?
— Как ты повернул! — удивился князь. — Я все к Агию ездил, его науку постигал, а мне с тобой надо больше говорить.
— Погуляй, князь, по весеннему лесу. Мой весенний лес по сю пору шумит в голове. Сладкое время, князь. Тебе бы еще березового сока попить, да уж поздно. Приезжай в другой раз пораньше. У наших берез сок медовый. Право слово!
— Ну, пошел я! — перекрестился князь на дорожку.
— Ты суму возьми! — спохватился Первуша.
— Да зачем?
— Я тебе сотового меда положил. Пару яблочек. Пирогов с осетринкой. Мало ли кого угостить придется. Да ведь и сам проголодаешься. Нож не забудь. Вырежь палку себе на память. Вот еще сулея с медом.
— Зачем мне, мужику, боярское питье?
— Ничего! Неделя нынче особая. Крестьяне в праздники тоже себя побаловать любят.
По жердочкам перешел Василий Иванович ручей, и берегом пошел вверх по течению, подальше от починка, чтоб не встретить девушек, завивающих березы.
Встала вдруг жена перед глазами, вся в жемчугах, нарумяненная, набеленная. Царица зимы. Любила жемчуг, а жемчуг — к слезам.
Постоял над ручьем, умылся. Сел на коряжку. Удобная коряжка. Солнце ласковое, вода, как младенец, гулькает. И почувствовал обруч на лбу. Схватился рукой — корона! Тяжеленная, хуже лосиных рогов, виски давит, голова аж потрескивает. Двумя руками схватился, чтобы скинуть, — приросла. Испугался. Вскочил, забегал по берегу ручья, а вместо ручья — стена белокаменная. Вдруг ветерком повеяло, одуванчик облетел. Пушинка корону задела, корона и покатилась с головы, загремела. Опять испугался. Да так, что глаза открыл. Ручей через камень попрыгивает, погулькивает…
Улыбнулся Василий Иванович. Вытащил из сумы пирожок, оглянулся, примечая место. Ель на другом берегу, одинокая, черная, копешка сена…
Вошел в лес, как в птичий терем. Свистов, треньканья, окликов, отзывов, и кукушка тебе пожалуйста. Далеко-далеко, лешему года считает.
Пахло папоротниками, березовым листом… Засмотрелся на просвет впереди и чуть было ландыш не раздавил. Пригляделся, из-под каждого кустика чистые, живые жемчужины. Благоуханные. Опустился на корточки, потрогал жемчужинки. Радость Божия, укор человеческой суете.
Вздохнул и пошел, глядя под ноги. И снова замер. У корневища молодого дуба дятел похаживал. Шапка красная, перья новехонькие.
— Тоже на праздник нарядился! — сказал дятлу Василий Иванович, но дятел не испугался человеческого голоса, делом был занят, расшвыривал старую листву. Что-то находил нужное, азартно постукивая клювом.
Василий Иванович отступил, обошел дубок стороной. Впереди послышался шум. Это был странный шум. Словно дождь сыпал над одним деревом. Остерегаясь выдать свое присутствие, князь пошел таясь, ступая мимо веток, но звуки дождя тоже смолкли. Остановился — тихо было в лесу. И вдруг совсем близко раздалась песенка. Князь чуть было не кинулся в обратную сторону: песенка была троицкая, да вот пели ее… в небе.
Подкрался ближе и увидел на вершине березы длинные русые волосы, белую рубаху, босые ноги.
— Неужто русалка?
Девица одной рукой ловила ветки, другой придерживала и, собравши наконец всю вершинку, запела:
