терпелось поскорее окунуться в дела, чтобы в общении с людьми снова и снова проверять обретаемое умение. Теперь она знала, что в партийной работе большое складывается порою из незначительных, часто на первый взгляд даже смешных мелочей и, наоборот, эти мелочи, как песчинка в глазу, могут мешать в больших делах, влиять на настроение сотен людей.
…С такими мыслями шла она однажды по ткацкому залу. У окон, вдоль стен, гудели раскаленные печи-времянки. Но на улице было морозно, и они мало помогали. Даже иней не стаивал с чугунных станин. Проходя вдоль рядка, где работали молодые, только что обученные ткачихи, Анна заметила, что племянница ее, Галка Мюллер, хохочет-заливается, крича что-то в ухо своей подружке, худенькой, конопатенькой Зине Кокиной. Обе они пришли на фабрику, окончив девятый класс средней школы, обе оказались девицами смышлеными. За несколько недель они так овладели делом, что их поставили к станкам.
— Вы над чем это, козы, потешаетесь? — заинтересовалась Анна.
— Тетя Настя Нефедова… — силилась выговорить Галка, давясь смехом, — тетя Настя, ф-ф-ф, кирпич, ф-ф-ф, за пазуху сунула…
— За пазуху, как кошелек, — вторила Зина, стараясь отвечать серьезно.
— Какой кирпич? Зачем?
— Греется…
Подружки снова присели от смеха.
Настасья Нефедова была та самая немолодая женщина, что в день освобождения города первой рассказывала Анне о гибели свекрови. Слыла она человеком серьезным, не раз избиралась председателем профорганизации цеха автоматов. Ее собирались теперь рекомендовать на должность председателя общефабричного профсоюзного комитета. Поэтому болтовня молодых ткачих особенно заинтересовала Анну. Она прошла на гнездо Нефедовой и убедилась: девчата не соврали. Настасья, как и большинство ткачих в те дни, работала в лыжных фланелевых штанах, в валенках. Но туго перепоясанный ватник как-то странно оттопыривался у ней на животе.
— Что это у тебя? — спросила Анна.
— Настрекотали сороки, — улыбнулась Нефедова. — Кирпич, Аннушка, кирпич. Малокровие мучит, знобко мне… Вот нагреваю кирпич на печке и кладу за пазуху. От него теплее. — Она заправила за косынку сбившиеся на лоб пряди и, видя, что Анна не смеется, продолжала: — Мы ж, как папанинцы какие на льдине: пальцы немеют. Как присучать? За станину схватилась — прихватит. А я руку за пазуху суну, погрею — и кума королю… Девчонки, конечно, смеются, у них кровь играет, а кто постарше, те понимают.
Нефедова говорила, будто оправдываясь перед кем-то, но Анна задумалась над этим странным на первый взгляд способом греться. Многое сумели ткачи преодолеть: и котельную пустили под открытым небом, слегка лишь защитив от непогоды брезентовым шатрам, и разбомбленные машины научились восстанавливать, собирая одну из двух, а то из трех искореженных пожаром. И вот вопреки всем до сих пар известным законам технологии работал этот огромный зал, где по утрам ветер шевелил снежок, просочившийся за ночь меж фанерными щитами. Но одного не преодолели — холода. Восстановление сложной отопительной системы требовало кропотливого труда. Печи-времянки бессильны отразить напор мороза. Работницам выдали лыжные фланелевые костюмы. Но зябли пальцы. Тех, кто постарше, кто не мог в свободную минуту погреться гимнастикой, промозглый холод пробирал до костей.
Нет, совсем не смешной и не глупой показалась Анне странная затея с кирпичом.
— А где же ты свой кирпич преешь, Настасья Зиновьевна?
— Вот, у печки. В свободную минуту все к огоньку бегаем, вот и грею.
Анна пошла к раскаленной печи. Несколько ткачих стояли возле, вытягивая к теплу озябшие руки. Тотчас же послышались голоса:
— Ага, и начальство мороз пробрал.
— Ты, Анна Степановна, на этом леднике потанцевала б с наше, узнала б почем сотня гребешков… Вон Настя Нефедова от холода кирпич за пазуху сует…
— А ну-ка и я, — решила Анна. Она положила кирпич на пышущую жаром печь, дала ему нагреться, потом завернула его в головной платок и сунула за жакет. Кирпич был тяжел, но через ткань он отдавал ровный, стойкий жар. Анна нагнулась к станку, сделала несколько привычных движений. Мешает, конечно, но работать все-таки можно. Тепло сторицей возмещало неудобство.
— Чудно, но не глупо, — задумчиво сказала Анна, обращаясь к ткачихам, гревшимся у печки. — Чем улыбаться, попробовали бы…
И когда через полчаса каменщики, заделывавшие пролом, вернулись к месту работы, кирпичей, заготовленных ими с утра, не оказалось. У печей стоял веселый шум. Под смех и шутки тут «осваивали грелку Нефедовой».
В перерыв распахнулась дверь директорского кабинета. В ней появилась Анна, державшая под руку смущенную ткачиху.
— Слушай, Василий Андреевич, — заговорила она прямо с порога. — Вот мы тут бьемся, как людей согреть. А она, представь себе, этот вопрос решила. — И, поднимая кирпич, завернутый в тряпку, секретарь парткома победно произнесла: — «Грелка Нефедовой» — техника на грани фантастики.
Только когда все находившиеся в кабинете с удивлением уставились на закоптелый кирпич, Анна заметила, что это не свой, фабричный народ, а какие-то незнакомые, даже и не местные люди.
— Познакомьтесь, это наш секретарь парткома товарищ Калинина, — сдержанно рекомендовал Слесарев, явно не одобрявший столь бесцеремонного вторжения Анны в деловой разговор. — А это вот товарищи из наркомата… Они привезли нам проект восстановления фабрики и, видишь, даже макет.
На двух чертежных столах, составленных рядом, была раскинута группа крохотных зданий. Среди них нетрудно было отличить сохранившиеся цеха. Но какими они, даже новый цех автоматов, казались незначительными рядом с комплексом будущих сооружений, который, вписав их в себя, выходил далеко за современную фабричную территорию! Все они были из бетона и стекла. Рука модельера для большей наглядности обрамила здания крохотными деревцами, разбила перед ними цветники. Секретарь парткома и ткачиха, как увидели все это, так и застыли, позабыв о цели прихода.
— Хорошо? — опросил Слесарев, пощелкивая резинками своих сатиновых нарукавников. Даже он, этот уравновешенный человек, казался взволнованным.
— Это такой наша фабрика будет? — шепотом спросила Нефедова, у которой даже губы задрожали.
— Вам нравится? — поинтересовался старший из гостей — высокий сутулый старик с клочковатой, стоявшей торчком бородкой. Все время с опаской глядя на кирпич, который, рассматривая макет, Анна прижимала к себе, как сумочку, он явно опасался, как бы тот, выскользнув из рук, не упал бы на все эти с ювелирной тщательностью воспроизведенные зданьица. Потом с тем немножко сумасшедшим выражением лица, с каким старые поэты читают свои стихи, он принялся пояснять план размещений оборудования, раздевалок, умывален, красных уголков. Все было задумано с размахом, по последнему слову техники: много солнца, воздуха, света.
— Красавица, — шептала Нефедова, глядя на макет, а Анна, в свою очередь, пытливо смотрела на взволнованное лицо ткачихи.
Вдруг, возбужденно взмахнув кирпичом, она воскликнула:
— Вот что, товарищи, все это надо народу показать! Давайте выставим где-нибудь на видном месте, где смена идет… Пусть люди, в свой завтрашний день глядят — радуются.
— Всегда ты, Калинина, торопишься. Начальство еще не приняло, а ты — народу показать, — недовольно проворчал Слесарев, не одобрявший этой всегдашней горячности секретаря парткома. — Наркомат же еще не утвердил, это, так сказать, эскиз. Еще изменения будут.
Но Анну трудно было переубедить. По тому, как сияли глаза Нефедовой, она угадывала, как радостно будет, людям увидеть воочию этот кусочек будущего. Немец у Ржавы. Его бомбардировщики долетают до фабрики за двадцать минут. Совсем рядом идут баи огромного напряжения. У самого мужественного и то иной раз екнет сердце: а вдруг гитлеровцы вернутся! А тут вот оно, завтра. О нем думают, его планируют, оно входит в сегодняшний.
— Ну и что, что не утвержден… Мы этого и говорить не будем. Мы этот макет людям на обсуждение вынесем. Для них фабрику строят… Ведь это можно, да? — И Анна с самой очаровательной из своих улыбок подошла к проектанту с клочковатой бородкой и даже нежно разгладила ему лацкан на пиджаке. — Такая
