– Очень хорошо понимаю. Что же дальше? – Дальше… я не смогу тебе всё рассказать. – Не изображай из себя недотрогу! В Школе ты не была такой ханжой!
– Это совсем другое дело. Вначале он посадил меня обедать с собой, я умирала с голоду. Какие же там были вкусные вещи, Клодина! Уйма всякой вкуснятины и шампанское. После обеда я сама не знала, что говорю. Он был красный, как петух, но не растерялся. Он прямо предложил мне: «Дорогая моя Люс, я обещаю на неделю дать тебе пристанище, предупредить твою мать – так, чтобы она не тявкала, – а позднее позаботиться как следует о твоём будущем. Но при одном условии: ты будешь делать то, что я хочу. Мне кажется, ты вовсе не пренебрегаешь вкусными вещами и любишь удобства; я тоже. Если ты ещё нетронутая, тем лучше для тебя; тогда я буду очень мил с тобой. Если же ты уже путалась с парнями, ничего не поделаешь! У меня свои пристрастия, и я их придерживаюсь».
– А потом?
– А потом он привёл меня в свою спальню, очень красивую красную спальню.
– А потом? – нетерпеливо спросила я.
– А потом… я сама больше ничего не знаю, вот!
– Может, дать тебе подзатыльник, чтобы ты заговорила?
– Ну хорошо, – сказала Люс, кивнув головой, – не так уж это забавно, знаешь…
– Это и правда очень больно?
– Конечно! Я вопила благим матом, да ещё было жарко от его лица, прижатого к моему, а его волосатые ноги царапали меня… Он пыхтел, сопел! Я громко вопила, и он сказал задыхающимся голосом: «Если перестанешь кричать, я тебе завтра подарю золотые часы». И я постаралась не издавать больше ни звука. А после я до того перенервничала, что расплакалась. Он целовал мне руки и всё твердил: «Поклянись, что никто другой не будет с тобой; мне так повезло, так повезло!» Но мне-то это было не в радость!
– Ну и привереда же ты.
– Потом я невольно всё время думала об изнасиловании в Оссере, помнишь это, тот книготорговец в Оссере, Птитро, который изнасиловал свою служащую? Мы тогда читали об этом в «Монитёр дю Френуа» тайком и наизусть запоминали фразы. Как бы там ни было, эти воспоминания оказались довольно некстати.
– Хватит литературы, рассказывай, что было дальше.
– Дальше? Чёрт побери… На следующее утро я в себя прийти не могла, когда увидела рядом с собой в кровати этого толстяка. Он во сне выглядел таким уродливым! Но он никогда не был со мной очень уж злым, и бывают даже хорошие минуты…
Опущенные веки Люс скрывают от меня её лицемерный и покорный взгляд. Мне хочется расспросить её и в то же время неловко это делать. Удивлённая моим молчанием, она поднимает на меня глаза.
– Продолжай, Люс, давай же!
– А, да… Семейство моё вначале меня разыскивало. Но дядя сразу же написал к нам домой. «Душечка моя, я просто-напросто предупредил твою мать, чтобы она оставила нас в покое, если хочет после моей смерти увидеть, как выглядят мои денежки. Ты же поступай, как захочешь. Я даю тебе двадцать пять луидоров в месяц, кормёжку и портниху; посылаешь ты им монету или не посылаешь, мне наплевать! А от меня они не получат ни гроша!»
– Значит… ты посылаешь домой деньги?
На личике Люс появляется дьявольская усмешка.
– Я? Да ты меня не знаешь! О, ля-ля, уж слишком много они мне зла причинили! Подыхать они все будут, подыхать, слышишь, но я не выпью ни рюмочки меньше! Они не упустили случая попросить у меня денег, и так мило, так любезно. Знаешь, что я им ответила? Я взяла лист белой бумаги, большой лист, и написала на нём: Д…о! Шик!
И она произнесла слово из шести букв: «Дерьмо».
Она вскакивает, танцует, на её хорошенькой розовой мордашке появляется свирепое выражение. Я не могу опомниться…
Неужели это она, та боязливая девочка, которую я знала в Школе, бедная сестрёнка, которую била фаворитка Эме, ласковая малютка Люс, вечно желавшая поцеловать меня в губы? Может, лучше мне уйти? Эта девушка с её дядюшкой для меня что-то уж чересчур современное. И то, что она дала бы им всем подохнуть, как она говорит!
– Ты и правда, Люс, дала бы им…
– О да, милая Клодина! И я ещё, – добавляет она смеясь, со злорадным видом, – если хочешь знать, уговариваю дядю, чтобы он обошёл их в своём завещании! Обхохочешься!
Действительно, обхохочешься.
– Значит, ты совершенно всем довольна?
Она перестаёт вальсировать и корчит гримаску.
– Совершенно, совершенно?.. Есть и шипы. С моим дядюшкой надо быть покорной! У него такая манера: чуть что, говорит мне: «Если не желаешь, между нами всё кончено!» – и заставляет меня поступать по- своему…
– Чего «не желаешь»?
– Да мало ли чего, множество всякой ерунды, – отвечает она, отмахиваясь от всего рукой. – Но он при этом даёт мне деньги, которые я прячу в шкафу под кипой сорочек, и главное – о, самое главное, – кормит меня конфетами, всякими пирожными, куропатками и прочим. И ещё того лучше, у нас шампанское к обеду.
– Каждый день? Да у тебя, дорогая моя, лицо станет в красных прожилках!
