Царьград смиренно откроет ему врата свои, и гласы обрадованных радостно воскликнут: Осанна, благословен грядый во имя господне! — Он не прийдет, яко тать и убийца!'
— Стало быть, ты не знаешь Никифора, не видал его в битвах, а я видал, я знаю его! Никакие Сфендославы твои не устоят против его победительного меча…
Да, он великий, воин, он храбрый государь… О! для чего не хочет он быть государем 'синих' и 'зеленых'… Стал бы я тогда искать ему преемников — ему, грозе врагов!..
Афанас сел и с горестью закрыл глаза рукою.
'Нет, Афанас! В войне, которую предпринимает Никифор против скифов, не будет ему успеха. Ты не ведаешь, что, по древним преданиям, быстроногий Ахилл, гибель Илиона, был природный скиф. Там царствовали его предки, в городе Мирмикионе, близ Меотийских болот в Скифии; там доныне сохраняется Ипподром Ахиллесов; оттуда перешел Ахиллес в Фессалию. Спроси у Калокира о Сфендославе, этом неукротимом потомке Ахиллесовом… Его вид, его сила, его плащ, застегнутый пряжкою, его голубые глаза, его привычка биться пешему, его безумная отвага — все говорит о силе и мужестве того, кому Атрид сказал, по словам Омира: Тебе приятны только брани, раздоры и междоусобия! Народ скифский бесчислен, и живет он от берегов ледяной Фуле до Понта Эвксинского. И не о них ли говорит, не об этих ли населенцах отдаленных земель и островов скифских глаголет пророк Иезекииль: Се аз навожу на тя Гога и Магога, князя Росса?
— Ты забыл, кажется, как эти Гоги и Магоги бегали от стен Царьграда…
'Было время, настало другое — великое готовится, великое сбудется!'
— Но неужели не видишь ты, муж мудрый, противоречия собственных слов твоих? Ты не хочешь решить дела запросто, не ходя в чужие люди, только отправив на тот свет несколько человек нашими собственными руками, а хочешь призывать варваров, и их мечом думаешь возводить на престол Калокира, предав честь и победу римлян бесславию, предав области царьградские огню и свирепости варваров…
'Но судьба ясно глаголет…'
— Я судьба, и вот что решит тебе все дело! — Афанас ударил рукою по своему мечу.
'О, сильный муж! горе тебе, гордящемуся силою — горе тебе, возносящемуся гордынею!'
Три удара в ладони послышались у дверей; двери растворились, и Порфирий, тайный начальник 'синих', вошел в комнату.
— Афанас! все готово, — сказал он. — Друзья наши ждут только условленного знака; по извещению моему, стражу вукалеонскую сменят наши добрые приверженцы, и тысячи голосов завтра же, может быть, провозгласят: 'Да здравствует Иоанн Калокир! Да здравствуют 'синие' и 'зеленые'!' А, я вижу здесь и приветствую тебя, благородный Калокир! Будь здрав — будь благополучен и — будь победитель!
'Я не понимаю слов твоих, Порфирий, — сказал Афанас, — что говоришь ты о смене стражи вукалеонской?'
— Разве я еще не известил тебя о новом, знаменитом союзнике, которого приобрели мы для нашего дела?
'Каком знаменитом союзнике?'
— Иоанне Цимисхии. Он горячо взялся за наше предприятие.
'И ты все открыл ему?'
— Не только открыл — я даже привел его сюда — он дожидается тебя здесь…
'Он знает и то, что Калокиру назначаем мы престол царьградский?'
— Только этого он не знает.
'Хорошо, но… Мог ли я ожидать, Порфирий, чтобы в твои преклонные лета ты был столь безрассуден… Да и какое право имел ты открывать Цимисхию нашу тайну?'
— Право равного тебе начальника наших друзей, Афанас, — отвечал гордо Порфирий.
Афанас вспыхнул гневом, но смолчал. 'Право равного тебе начальника 'синих', как ты начальник 'зеленых',' — продолжал Порфирий.
Философ горестно склонил голову свою на руку и сохранял молчание.
— Мы после разберем права наши, Порфирий, — сказал Афанас. — Но как мог ты довериться этому гордому, этому хитрому царедворцу!
'Скажи лучше, этому сильному, великому полководцу, этому герою, которого завистливый Никифор лишил власти и теперь хочет обольстить пустою почестью дворскою — этому благородному человеку, который одушевлен жаром негодования против похитителя…'
— Несчастный! Но принадлежит ли Цимисхии к 'синим' или 'зеленым'? Связан ли он нашими клятвами?
'Нет! не принадлежит, потому, что он достоин быть главою тех и других; не связан, потому, что его слово драгоценнее клятв другого. Его многочисленные друзья…'
— Да что нам в его многочисленных друзьях! Кто смеет быть выше меня… и тебя, — прибавил поспешно Афанас, — в деле, которое готовили мы столько лет, над людьми, которые из рода в род признавали начальниками деда, отца моего, меня…
'Ты все забываешь прибавлять — и деда, отца Порфириева и Порфирия, — прибавил Порфирий, — это напоминал я тебе уже много раз'.
— Да!.. Но еще ничто не испорчено. Где находится теперь Цимисхий?
'Он ждет тебя и меня в зале подземелья на восток. Что ты хочешь предпринять, Афанас?'
— Ничего — в минуту опасности дорога каждая минута — я хочу… обласкать, поблагодарить Цимисхия… за его милость, снисхождение, за его усердие к нашему делу… Пойдем!..
Афанас и Порфирий вышли поспешно. Философ как будто пробудился от усыпления после ухода их.
— О горе, — воскликнул он, — горе тебе, Царьград, Вавилон великий! Предвижу гибель твою, предвижу падение твое, и настанет неизбежное время, когда глас раздастся во услышание всей земли: 'Паде, паде Вавилон великий, паде, яко от вина любодеяния напоил все языки земные! Будет место твое жилище бесам и хранитель духам нечистым, и виталище птицам плотоядным! Горе тебе, град великий, яко мудрых твоих изгоняешь и безумным воздаешь председательство! Возрыдают и восплачут цари земные, зря огнь пожара твоего, до небес восходящий, и дым запаления твоего, до облаков возносящийся!' Издалече стоя, за страх мучения, воскликнут народы, недоумевая: 'Град великий, град славный! како в единый час совершился суд твой?' И купцы земные возрыдают, яко никто же оттоле купует товара их, злата и сребра, камения драгого и бисера, и виссона и порфиры, и шелка, и червени, и всякого древа фиинна, и сосуда из кости слоновыя, и сосуда от древа честного, и медяна, и железна, и мраморна, корицы и фимиама, мира и ливана, вина и елея, семидала и пшеницы, скота и овец, коней и колесниц, телес и душ человеческих! Отыдут от тебя тучная и светлая, ими же купцы обогащались, и возглаголют о тебе купующие: 'Горе тебе, град великий, облеченный виссоном и порфирою!' И кормчий, издалече взирая с корабля своего, возопит: 'Кто был подобен тебе, град великий!..'
Слезы текли из глаз старца. Он обратился к Калокиру, утер слезы и сказал: 'Юноша! не дожидайся возврата их более. Видишь ли — гордыня обладает ими, и ненависть гнездится в собственных сердцах их, и они ли будут твои поборники? Измена и убийство царствуют в сем подземном жилище, где мудрость думала укрощать сердца безумных. Беги, юноша, укройся — жди извещения моего, верь своему назначению великому и блюдись, да не впадешь в напасть!'
Он хлопнул руками. Потайная дверь открылась; явился черный невольник.
— Вот проводник твой. Следуй за ним с верою, но прежде обними меня, моя надежда, мое упование!
'Отец мой!'
— Блюдись, жди часа, очищай сердце и душу и помни, что я над тобою буду назидать неусыпно!
Смущенный Калокир безмолвно повиновался, и когда ушел он, долго, в молчании, ходил и размышлял философ.
— О великий Симпликий! — воскликнул он, — прав ты, правы благие и мудрые наставления твои! 'Если муж доблестный и добродетельный находится в стране, зараженной пороками, он не примет участия в делах общественных, ибо он не согласится с действующими в сих делах: или правила их ужаснут его, или, исполняя волю их, он должен будет отказаться от правды и совести. Тщетно старание исправить безумствующих мудрыми советами, и, по примеру Эпикура, любомудрый должен будет добровольно изгнать
