— Так, но не вижу ли тяжких наказаний и гнева Божия в язвах, посылаемых на царство мое…
'Ничего! Спроси философов — они уверят тебя, что все это происходит естественно, от причин обыкновенных; что нет таинственных судеб Божиих в этой буре, свирепствующей теперь над Царьградом и губящей корабли и людей, когда ни единый волос не падает с головы человека без воли Божией! Спроси у математиков о причине землетрясения: они изъяснят тебе, что причиною тому некоторые пары, в недрах земли заключенные, переходящие в сильный ветр, который, не могши скоро вырваться из недр земли на воздух, по причине тесноты отверстий, крутится, волнуется, и таким сильным движением потрясает подземное пространство и колеблет все окрестные места, доколе, вырвавшись из своего заключения, не рассеется по воздуху…' [9]
— Отец святой! Я ждал от тебя отрады и утешения, как болящий от врача, — сказал Никифор, скрывая гнев свой, — а ты насмехаешься над моею скорбию.
'Что же могу я сказать, если ты думаешь благо и поступаешь благо, по словам твоим? Я не врач, а ты не болящий. Ты владыка Царьграда — я бедный грешник, не знатного рода, грешник, не дерзающий даже, по слабости своей, облечь себя в платье инока, да не паду под тяжестью иноческого жития. Предвижу, что хочешь ты мне сказать: ты одерживаешь победы — и не видишь конца врагам внешним, и победы не приносят пользы твоему царству; ты желал бы любви подданных — они не любят тебя; ты желал бы правосудия от судей своих — и видишь одно хищение, мзду, корысть и искривленные весы правосудия; ты хотел бы видеть процветающую мудрость в царстве своем, и, едва допустишь ее предстать пред тебя, говорить тебе, — видишь одно тщетное мудрование, одну прелесть бесовскую в душах и умах лжемудрецов…'
— Ты угадал мои мысли.
'Я доскажу тебе их до самой глубины твоего сердца! среди своего величия, ты трепещешь даже за собственную жизнь твою; потрясающий пределы Востока оружием — ты боишься измены, хитрости рабов твоих; ты опасаешься — жены своей!'
Никифор содрогнулся невольно.
'Недавно, когда торжественно и гордо вступал ты во храм Божий, бедный юродивый подал тебе записку, в которой было написано: 'Трепещи, Никифор — близка смерть твоя!' И с тех пор ты трепещешь смерти своей, и записка не расстается с тобою…'
— Вот она! — воскликнул Никифор, вынимая записку из своего кармана.
'Еще более: сего дня, не более, как с час, подали тебе другую записку, в которой было написано: 'Никифор! берегись нынешнего дня — блюдись той, которая уже погубила твоего предшественника!' — В трепете, ты послал осмотреть чертоги жены твоей, разведать: не скрывается ли там убийца; велел умножить стражу окрест дворца твоего; по всему Царьграду ходят воины твои и ища злодеев, грабят и бьют невинных подданных твоих'.
— Вот эта другая записка! Не знаю, как она очутилась на этом столике.
'Вели пытать окружающих тебя — может быть, они скажут, что хотели испугать тебя, испытать твое мужество ложным слухом. Поди в свою оружейную — там уже давно ожидает тебя постельничий твой: он еще раз осмотрел весь дворец, все тайные чертоги жены твоей — поди к нему'.
Молча встал Никифор и вошел в оружейную. Действительно, там ожидал его верный слуга, некогда бывший дядькой его, постельничий Михаил. После прихода своего от Феофании Никифор действительно увидел на столике записку, ужаснулся, велел Михаилу тщательно осмотреть весь дворец свой и особенно отделение Феофании.
'Великий повелитель Царьграда и всего Востока! — сказал постельничий, преклонив колено. — Исполняя твое высокое повеление, еще раз осмотрел я, по приказу твоему, все отделения дворца и ничего не нашел, что бы могло смутить в сию ночь сон твой. Всюду тишина; верность блюдет входы и выходы твоего жилища; заговорщики посажены в тюрьму, по твоему приказу, окованы двойными цепями. Царьград спокоен и исполнен воинами, которые не пропустят ни единого подозрительного человека без осмотра. В гавани умножена стража'.
— Кто находится на страже около Вукалеона?
'Твой любимый легион стальноносных'.
— Раздана ли им новая награда?
'Они приветствовали тебя кликами радости, когда раздавали им твою новую милость'.
— А пирующие в чертогах супруги моей?
'Весь чертог, где происходит пир, окружен воинами, и ни один из пирующих там не будет пропущен без осмотра при выходе, без наблюдения о том, куда идет он — я сам спешу туда'.
— Нет! Ты останешься здесь. Михаил! бодрствуй, умоляю тебя во имя Бога, и — не будет меры милости моей, если завтра Никифор останется еще на царьградском престоле!
'Государь! позволь мне, ничтожному рабу твоему, сказать: тебя смущают ложными опасениями!'
— Вот где кроется главный смутитель мой! — воскликнул Никифор, ударив себя в грудь. — Иди, Михаил! И горе тебе, если сон прикоснется очам твоим в сию ночь!
Михаил удалился. Несколько минут в безмолвии стоял Никифор. 'И я не усну в нынешнюю ночь — если только не усну сном вечным, — сказал он. — Завтра оставлю я Царьград — пора в битвы, пора в шум воинский — там сделался я императором Царьграда, там и безопасен я буду. Здесь изныло сердце мое. Мне кажется, что в этом постоялом доме владык Византии самые стены дышат изменою. О, солнце! взойди скорее, разгони лучами своими темноту ночи и темноту моих сомнений! Как сладостно отдохнул я, когда за два часа перед сим пришел с доверенностью к Феофании… А теперь опять тревога, опять сомнения!.. Мне надобно послать стражу к дому Цимисхия… И она показалась мне такою смущенною. Отчего? Что могло тревожить ее? Велю окружить ее стражею, призову ее к себе — отдам ее в заключение на эту гибельную ночь… Но могу ли надеяться на чью-либо верность? Как прокрался в опочивальню мою тот, кто положил эту ужасную записку? Ее положила человеческая рука. Неужели чудо совершилось для моего предостережения? Велик Господь, хранящий бытие последнего червя!.. Впрочем, по всем вычетам Синезия и товарищей его, судьба благоприятствует мне… Не согрешил ли я однако ж, вопрошая о судьбе моей тщетную мудрость человеческую? Боже милостивый! пойду испытать судеб твоих от сего вдохновенного старца — он грозен, как судьба; как будто мечом, обоюдоострым, поражает он словами своими…
Но точно ли вдохновенный божественною премудростью говорит Феотокий? Если и он хитрый обманщик, если и он убийца, который только обольщает меня? Если он сам писал обе записки! Почему знает он все, проникает самые сокровенные мысли мои?.. О, если…'
Никифор взял острый кинжал и спрятал его под свою одежду. Он вошел в опочивальную и увидел, что Феотокий спал крепко на своем седалище. Свет отражался на лице его от горящих на столе светильников, и лицо Феотокия уподоблялось лицу египетской мумии, с закрытыми глазами.
Тихо подошел к нему Никифор и старался угадать: не скрыто ли какое-нибудь оружие под власяницей старика? Верхний край одежды его раскрылся немного; видна была косматая грудь Феотокия. Так! Никифор не ошибается — что-то блестящее видно из-под одежды. Кинжал?
Он тихо протянул руку к груди старца, и — ощупал тяжелые железные вериги на иссохшем теле его.
Феотокий проснулся. Никифор отшатнулся от него. 'Я наслаждался, отец мой, видя, как спокойно спит праведник', — сказал он, скрывая смущение.
С усмешкою посмотрел на него старец. 'Лесть для меня ненужная монета, владыка Царьграда — у меня нет на нее товара'.
Никифор сел на прежнее свое место.
— Благочестивый старец! — сказал он, — позволь мне просить тебя написать мне молитву, которую слышал я некогда…
'Молись, как умеешь, властитель Царьграда, — сурово отвечал пустынник. — Бог слышит молитву, если человек не будет даже произносить устами, но только будет думать: 'Господи, помилуй!' — Впрочем, я готов бы исполнить твое желание, но не могу — я не умею ни читать, ни писать'.
— И знаешь, что пишут другие?
'Человек суетный и грешный, ты, который страшится смерти, ходя во тьме и сени смертной! Неужели воображаешь ты, что я не читаю тайной мысли твоей, не вижу помышлений твоих, не слыхал прикосновения дерзких рук твоих к моему телу? Твоя недоверчивость коснулась этим веригам, которыми обременяю я
