сгрудились перед раскрытым ноутбуком, который Мишка поставил на стол во дворе, под навесом. Последними подошли майор и Виктор и устроились на табуретках, которые Андрей вынес из дома.
На дисплее крупным планом – перекошенные злобой лица, разодранные криком «долой» рты. Мужчины и женщины, старые и молодые. Камера отъезжает, отъезжает, и вот уже виден телецентр в Останкино, залитый со всех сторон человеческой толпой. В центре толпы грузовик, в кузове которого стоят полтора десятка человек. Это трибуна. И с нее летят в бушующее человеческое море зажигательные, возбуждающие призывы и лозунги. И толпа в едином порыве отвечает на них: «Долой-лой-лой-ой». Ветер взбивает над толпой кроваво-красную пену флагов и транспарантов. «Долой министров-капиталистов», «Смерть олигархам», «Верните нам социализм» и еще много чего другого написано на них.
– А камера у них где-то на телебашне стоит, – сказала Вика.
– Ничего не скажешь, умеют ребята на этом CNN работать, – отозвался Мишка.
Потом прямой репортаж с митинга сменился повтором сегодняшних событий, которые транслировались ранее. Колосовы-младшие оторвались от экрана и использовали образовавшуюся паузу для того, чтобы перекусить.
– Идите сюда, опять Останкино, – позвала Марина.
Толпа уже не была статичной. Как бурный горный поток, она прорвала металлические барьеры и, расшвыривая их в стороны вместе с прячущимися за ними омоновцами, затопила узкую полоску чистого асфальта, отделявшую толпу от входа в телецентр. Люди хлынули внутрь здания. Крупный план – стоящие в кузове грузовика. Главарь коммунистов абсолютно спокоен, в отличие от соратников, радующихся как дети. Ни одна черточка его крупного, некрасивого лица не дрогнет. Стоит и спокойно ведет с кем-то переговоры по рации, изредка бросая косые взгляды на телецентр. Новый план – камера ползет по фасаду здания, поднимаясь все выше и выше. Кое-где разбиты окна, из них высовываются какие-то люди и орут что-то, размахивая руками. И наконец – крыша. А на ней группа людей, явно не горящих желанием встретиться с теми, кто бежит снизу.
– Смотрите, вертолет, – ткнула в дисплей длинным наманикюренным ногтем Марина.
Ми-8 завис над группой беглецов, и с него сбросили веревочную лестницу. Люди, отталкивая друг друга, принялись по ней карабкаться. И вот уже первым из них помогают забраться в вертолет. А люди все карабкаются и карабкаются по лестнице, а к стоящим на крыше и ждущим своей очереди подбегают еще и еще.
– Прямо-таки эвакуация американцев из Сайгона, – проговорил Свирский.
– Что, что? – переспросил майор.
– Я такое уже видел на экране сорок лет назад, – пояснил профессор.
Перегруженный вертолет, так и не забрав всех желающих, тяжело приподнялся на несколько метров и как-то боком, по-крабьи, видимо пытаясь развернуться, осторожно двинулся в сторону Останкинского пруда. Лестницу убрать так и не удалось, на ней гроздьями висели люди. Внезапно вертолет начал терять высоту, завалился набок и рухнул в пруд, рубя винтом поверхность воды.
– О, Боже! – произнес в абсолютной тишине Анатолий Львович.
Женщины сидели, закрыв глаза руками.
Еще какое-то время камера схватывала общие планы то поредевшей толпы, то фасада телецентра, то общую панораму Москвы с поднимающимися где-то в центре столбами черного дыма. Потом снова пустили запись сегодняшних событий.
Через полчаса, внезапно, без всякого предварительного извещения на дисплее возникла уверенная физиономия лидера коммунистов. Кроме надписей «CNN», «Hot news», на дисплее горел логотип первого канала.
– Мишка, врубай первый канал, видишь, они уже вышли в эфир, – завопила Вика.
Несколько манипуляций с клавиатурой – и все услышали до боли знакомый голос:
– …преступный, антинародный режим. Нас уже поддержали губернаторы областей Центрального региона, Северо-Запада, Поволжья, Урала и Сибири. Я призываю трудящихся Ленинграда и Ленинградской области, всех истинных патриотов России оказать содействие в поиске и аресте министров-капиталистов, всех тех, кто осуществлял так называемую демократическую власть, всех деятелей преступного режима, тех, кого вы искренне и бесконечно ненавидите. Вы знаете их в лицо! Ловите их! Я обращаюсь к сотрудникам ФСБ, милиции, армии и других силовых ведомств. Выполняя приказы преступников, вы сами становитесь преступниками. Суровый суд трудового народа покарает вас, если вы попытаетесь защищать прогнивший антинародный режим. Берите пример со своих коллег в Москве. Они все поддерживают народно-патриотическую революцию…
– Ну, понеслась… – майор взъерошил пятерней короткие волосы, – ну, чувствую, нахлебаемся мы кровушки. Пойду в дом, свечу принесу, стемнело уже совсем.
Колосов тоже поднялся с табуретки, оторвавшись от дисплея. Пошарил руками по карманам, достал зажигалку и, не найдя у себя сигарет, прошел к машине, раскрыл дверь и достал оттуда пачку. Выудил сигарету, прикурил, глубоко затянулся.
– Позвольте, мне тоже сигаретку, – подошедший Анатолий Львович тронул Колосова за локоть.
– Да, да, пожалуйста, – он протянул Свирскому пачку.
– Весьма эмоционально, хотя несколько путано, вы не находите? – Свирский закурил. – Ну и что же, опять все сначала, опять закрутилось красное колесо? – спросил он между двумя затяжками.
– Оно никогда и не останавливалось. Гражданская война, если вы ее имеете в виду, развязанная большевиками в 1917 году, никогда не прекращалась. Она продолжается до сих пор. Красное колесо, как вы изволили выразиться, вращалось то быстрее, то медленнее, но никогда не останавливало свой ход. Гражданская война многолика. Она заключена не только в том временном промежутке, в который ее поместили историки, но и в искусственных голодоморах, коллективизации и индустриализации, подавлении крестьянских восстаний, в концлагерях и психушках, в победной стратегии наших великих полководцев – воевать «пузом», в расстрелах мирных демонстраций и митингов, в антитеррористических операциях и в террористических актах. К тому же имейте в виду, что война может быть не только горячей, но и холодной, как показал опыт XX века. Так что, эксперименты в социальной сфере и интенсивная промывка мозгов с помощью телевидения – это тоже проявления гражданской войны. ОНИ против НАС. И так – без конца.
– И кто же эти мистические ОНИ? – спросил Свирский. – Ведь с тех пор не одно поколение уже сменилось.
– В том-то и дело, что поколения меняются, а ОНИ сохраняют свою внутреннюю сущность, свое внутреннее единство и продолжают систематически уничтожать НАС.
– Так вы не видите ничего ужасного в том, что коммунисты снова захватили власть? – удивился Свирский.
– Начнем с того, что они ее никогда и не теряли. На мой вкус – так лучше иметь дело с явными коммунистами, чем с замаскированными. Они – ребята попроще, без иезуитства. – Колосов пожал плечами. – Да и кто такие нынешние коммунисты? Это самый нерасторопный, самый безынициативный, самый неудачливый, самый тупой отряд прежней КПСС. Те, кто в час «Ч» не сумел оторвать себе кусок. Так что, с ними полегче будет.
– Вы что, такой бесстрашный? – с издевкой спросил Свирский. – Совсем не боитесь? По крайней мере с теми была хоть какая-то жизнь, а с коммунистами может не быть никакой.
Колосов достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и протянул пачку Свирскому.
– Я не сказал лучше, я сказал легче. А насчет жизни… Какая это жизнь? Форма существования белкового тела… Можно бояться, когда знаешь, что перебоялся, а потом тебя ждет что-то хорошее. А в наших условиях – бойся, не бойся… один черт. Ведь ты им сейчас не нужен даже для того, чтобы тебя эксплуатировать. Им нужно только одно, чтобы ты побыстрей убрался с этого света, желательно не оставляя после себя потомства.
В пяти метрах от них, в тесном круге света свечи, прилепленной на край грубо сколоченного дощатого стола, сидели четверо и, как зачарованные, внимали блеклому голосу диктора, зачитывающего указы новой власти. Было во всем этом что-то нереальное, потустороннее. И в этой роскошной черной, бархатной ночи, и в примитивной, почти первобытной обстановке, и этом мерцающем мертвенным светом, чуде постиндустриальной эпохи, безапелляционно вещающем: «… отнять… отнять… отнять… не пущать… не пущать… не пущать…»
