имущества, порой принимал их в своем доме и даже исповедовался у них, делая это по простоте своей и из любви к ним, считая их добрыми и ничего дурного про них не зная; а обмануться в этом ведь могут люди значительно помудрее тебя.
Если после этого он начнет поддаваться, размякать и захочет кое-что сказать, что он иногда от подобных учителей в укромных местах слышал о Евангелии, Посланиях или тому подобном, то тут же, по горячим следам, спросить его, учили ли эти учителя тому-то и тому-то, а именно, что чистилищного огня нет, что молитвы за умерших не помогают, что дурной священник, сам погрязший во грехе, не может и другим отпустить грехи, и вообще о таинствах церкви. А потом осторожно выспросить, считает ли он сам учение их хорошим и истинным; если да, то уже сознался в исповедании ереси… Если же ты прямо спросишь его, верит ли он сам всему вышеуказанному, он отвечать не будет, боясь, что ты хочешь изловить его и обвинить в еретичестве, почему и следует ловить его осторожно, иным путем, как я сказал; ибо хитрую лису надо ловить лисьей же хитростью».
Альбигойские войны будут тянуться практически до первых десятилетий XIV века. Воевать родные города станут дети тех феодалов, у которых их владения были отняты в Первом альбигойском походе. Останутся и незавоеванные крепости, такие как Монсегюр — последняя крепость катаров. Во главе защитников стоял комендант крепости Пьер-Роже де Мирпуа, родственник Раймонда де Перейля, ему подчинялось около полусотни солдат гарнизона и с десяток рыцарей. Остальное население крепости было катарами — около двухсот мужчин и женщин, Добрые Люди, совершенные. В мае 1242 года Тулузский граф, мечтавший вернуть назад родные земли, подговорил защитников Монсегюра сделать несколько вылазок, чтобы уничтожить инквизиторов, находившихся тогда в Авиньоне (эти судьи для ускорения процедуры уничтожения еретиков перемещались из города в город, как цыганский табор). И вот из Монсегюра спустились ночью около пятидесяти человек — рыцари, оруженосцы и осужденные за неявку в инквизиционный трибунал фаидиты, Имена некоторых известны — Гийом де Лахиль, Брезильяк де Каильявель, Жордан дю Ма, Арно-Роже де Мирпуа и его оруженосец Альзю де Массабрак, Жирод и Раймонд де Рабат, Гайглард и Бернар де Конгост. В лесу Гайя де Сельве они соединялись с воинами Пьера де Мазероля. Ночью с 27 на 28 мая 1242 года эти отважные мстители ворвались в дом. Где остановились доминиканец Гийом-Арно и францисканец Этьен де Сент-Тьибери со своей свитой. Инквизиторов убили, а все их бумаги сожгли. Этот поступок воодушевил людей, многие готовы были сражаться с врагами. Но граф не рассчитал соотношение сил. Его временные союзники испугались конфронтации с папой и королем, английский король, двоюродный брат графа Раймонда, и граф де ла Марш были разбиты в Аквитании, они бросили Тулузского графа на произвол судьбы. Графу ничего не оставалось, как снова молить короля о пощаде. Слабый он был человек, что тут скажешь. Не герой. И защитники Монсегюра оказались один на один с хорошо организованным королевским войском. А графу Тулузскому пришлось сделать вид, что он берет Монсегюр в кольцо осады. Он ничем не мог помочь защитникам, пытался только тянуть время. Но всем было ясно, что это конец.
«Два войска незримо стояли тогда друг против друга, — пишет Жак Мадоль, — с одной стороны — инквизиторы и их подручные, с другой — еретики, укрывшиеся в крепости Монсегюр. Этот замок зависел от графов де Фуа и располагался на крутой скале, охваченной кольцом гор: позиция, делавшая его если не совсем неприступным, то, по крайней мере, трудным для захвата. Атака с ходу была почти невозможна, равно как и полное окружение такой большой горы. Поэтому королевское войско в 1234 г. не осмелилось его осадить. Замок принадлежал сестре графа де Фуа, знаменитой Эсклармонде, которая сама была «облаченной» еретичкой и смело предоставила его в качестве убежища всем своим братьям и сестрам. Возвращаясь из своих опасных и изнурительных поездок по стране, растоптанной слугами инквизиции, Добрые Мужи и Жены находили в Монсегюре спокойное и тихое пристанище. И пока держался Монсегюр, дело катаров не было окончательно проиграно. После смерти Гилабера де Кастра, одной из самых великих личностей среди катарского духовенства, судьбами своей гонимой церкви с высот крепости стал руководить епископ Бертран Марти. Тут он принимал посланцев со всех частей Европы. Он поддерживал тесные связи с укрывшимися в Ломбардии, так как Добрые Люди и верующие обрели в Северной Италии край, где могли свободнее исповедовать свою веру, и именно туда во множестве они и отправлялись. Монсегюр не был ни городом, ни даже поселением: этот странный замок представлялся тогда святым ковчегом, недоступным бурям, победно возвышавшимся над бушующими волнами. Он походил на духовное царство, куда в минуты самой тяжкой тоски и отчаяния обращались взоры южан. Несокрушимая, невзирая на унижение своего сеньора, Тулуза да Монсегюр — вот и все, что оставалось у попранного народа».
Сначала падет Тулуза, потом — Монсегюр. Его смогут взять только после двенадцатимесячной осады в 1244 году.
«Совершенные» не имели права брать в руки оружие, они просто готовились к смерти. Замок защищали горожане и рыцари, и они держались до последнего. Когда стало ясно, что конец неизбежен, несколько «совершенных» со священными предметами спустились ночью на веревках с высоких замковых стен. Что они успели спрятать от крестоносцев — не ведает никто. По некоторым сведениям, сокровище катаров было помещено в тайные пещеры, по другим — передано друзьям и защитникам-тамплиерам. 16 марта 1244 года 257 защитников Монсегюра погибли на костре. Огненную смерть приняли на этом костре и епископы катарской церкви — Бертран Марти и Раймонд Агульер. Вместе с ними на костер взошли и те, кто принял Огненное крещение Святым Духом за несколько дней до сдачи крепости Монсегюр — рыцари, их жены, сестры, дети. Имена некоторых известны — госпожа Корба, жена сеньора Раймонда де Перейль, Эсклармонда, одна из ее младших дочерей, рыцари Гийом де Лахиль, Раймонд де Марсейль, Брезильяк де Каильявель. Самым страшным грехом катары считали трусость, и тот, кто прошел однажды Огненное крещение, не имел права отрекаться от своей веры, то есть он не мог избежать пылающего костра. Этот экзамен, последний в их жизни, они выдержали с честью — все до единого. На костер инквизиции они шли с улыбками. И дымом поднялись к своему богу.
Но даже и на этом катарский процесс не подошел к концу. Пока жив хоть один катар, говорили сами катары, вера наша не умрет. Последний катар умер, а точнее, был казнен, уже после гибели Ордена. Когда одного жителя графства Фуа привели в 1320 году на суд инквизиции и спросили, сам ли он додумался до ереси или кто его научил, тот честно ответил: «Никто, я сам додумался до этого, размышляя над этой жизнью. Потому что, когда я смотрю на то, что происходит в мире, и особенно, когда я смотрю на вас, я понимаю, что Бог не мог всего этого создать».
Последнего окситанского «совершенного» звали Гийом Белибаст, он родился около 1280 года в богатой крестьянской семье. Селение, в котором прошло его детство, славилось тем, что туда иногда забредали «совершенные», которые знали лично прославленных катарских учителей — Пьера Отье и Филиппа д'Алайрака. Старшие братья Гийома прятали этих посланников истинной церкви и провожали их в безопасные укрытия. Однако сам Гийом в катарскую тайную церковь пришел вынужденно: он недавно женился, у него родился ребенок, и в порыве ссоры ему случилось убить человека. Естественно, было возбуждено уголовное дело, Белибаста лишили имущества и он стал бояться, что следующим лишением окажется его жизнь, поэтому, недолго думая, он сбежал в одно из тайных укрытий, к «совершенным». Там ему разъяснили греховность таких поступков и в качестве искупления предложили пройти крещение, то есть влиться в ряды «совершенных». Поскольку это было куда лучше, чем петля палача, Белибаст прошел катарское крещение. Но новому «совершенному» не повезло, вместе с тем, кто его крестил, он угодил в лапы инквизиции. Правда, из заключения удалось бежать. Но оказавшись в Испании, Белибаст наотрез отказался возвращаться в опасную Францию, чтобы нести свет истины. Он предпочел изгнание, даже имя сменил. Теперь его звали Пьер Пенченье. Он жил в Морелле и делал ткацкие гребни, а иногда нанимался на сезонные работы. В Валенсии, где находится Морелла, была община катаров. С этими людьми Белибаст свел знакомство, стал проповедовать, но «совершенной» жизнью не жил: он, чтобы не вызывать подозрение, поселился у вдовы с ребенком, и так получилось, что она стала его любовницей и даже родила ему сына, а ведь он давал обет безбрачия. И это его сильно смущало. Чтобы «учителя» не подставлять, на этой прекрасной вдове фиктивно женился его друг, но тут Белибастом овладела ревность, и он отношения разорвал. Проповеди, которые Белибаст произносил, были простыми, в чем-то похожими на те, что он слышал в далеком детстве. «Враг Бога, Сатана, — объяснял он, — создал тела людей и заключил в них их души… Эти души, одетые в свои плащи, то есть тела, пытаются спастись, напуганные преходящестью своей жизни. И как только такая душа покидает тело, например, где-нибудь в Валенсии, она немедленно попадает в другое тело, скажем, в графстве Фуа, и так далее. И когда души оглядываются на пройденный ими путь,
