– Тряпочкой… Тьфу, брезентом!
– А зимой что? Промокнет же, а салон кожаный, – продолжала интересоваться Лера.
– А зимой – совершенно верно, закатываю крышкой. Как банку. Я тебе покажу обязательно, – пообещал Валерий.
– То есть ты меня до зимы не бросишь? – уточнила Лера.
– Я уже попробовал тебя, как ты выражаешься, бросить. Меня хватило на восемь дней.
Лера оторвалась от созерцания многоугольной расплывающейся физиономии ведущего новостей, посмотрела наконец на Валерия – ну, конечно же, он не улыбается. Значит, не шутит. Она тоже за восемь дней не смогла. Перебралась к нему поближе и поцеловала. Но когда он, не отрываясь от ее губ, добрался до верхней пуговицы на ее рубашке и принялся расстегивать, Лера выскользнула из его рук и на случай погони отошла подальше.
– Нет-нет, я же обещала подарок! Неловко приходить на день рождения с пустыми руками, – и рассмеялась, увидев его разочарованную гримасу. – Тебе понравится, – утешила она его, как маленького. – Только закрой глазки и не открывай, пока я не скажу. По-честному!
Откинувшись на низкую спинку, Валерий, опасаясь не удержаться и подглядеть, запрокинул лицо к потолку и «по-честному» закрыл глаза. Он слышал, как Лера легко бегала взад-вперед, сунула кассету в видеомагнитофон (диктор обиженно умолк на полуслове), потом вышла из комнаты и зашуршала чем-то в коридоре, там, где стояла ее так и не разобранная сумка. Вернулась, чем-то позвякивая, будто горсть монеток рассыпала.
– Сиди-сиди, не жульничай, я сейчас, – пообещала Лера, вытаскивая у него из-под руки телевизионный пульт.
Зазвучала приятная восточная мелодия. Опять рассыпалась горсть монеток, и наконец изнывающий от любопытства Валерий получил разрешение открыть глаза. Лера стояла посреди комнаты босая, в голубых восточных шароварах и вышитом бисером лифчике, на ноге и на руках приятно позвякивали браслеты, а бедра обнимал синий платок со множеством нашитых монеток – они-то и звенели.
– Сидишь? Ну и правильно, – похвалила его Лера. – Только глаза такие круглые не делай. Ничего особенного. В пианиста просят не стрелять, он играет, как умеет.
И под томные звуки зурны (что такое зурна, Валерий не знал, он не отличил бы трубу от флейты, но ему нравилось думать, что это именно зурна) она раскрыла руки ладонями вверх и, глядя ему в глаза, легко шевельнула бедром… Еще и еще, быстрее, звенели монетки, взлетали руки, Лера извивалась и замирала, мелко подрагивая всем телом, Валерий, как зачарованный, не мог оторвать глаз от ее смуглого плоского живота, стройных, как будто движущихся отдельно от плеч и груди, бедер. Часто переступая босыми ногами, Лера то приближалась, то отбегала прочь – ему хотелось немедленно ее схватить, вернуть, и у него буквально скулы свело от желания, когда он увидел прямо перед глазами ее длинную узкую спину с ложбинкой посредине, увидел, как по этой ложбинке стекает вниз, к соблазнительно раскачивающейся, крепкой, как яблоко, попе, капелька пота… дальше он смотреть не мог. Только импотент, по его глубокому убеждению, мог и дальше оставаться благодарным зрителем, не принимая участия в развернувшемся действе. И он, сорвавшись с дивана, пустился вокруг Леры вприсядку, на ходу изобретая странный гибрид русской плясовой и заморской ламбады с элементами летки-енки, при этом на каждый новый круг заходя так, чтобы руками прикоснуться если уж не к поразившей его воображение попке – иди-ка, поймай! – то хоть к звенящим монеткам. Этого Лера вынести не могла. Корчась от смеха, она упала на диван, скомкав задуманный финал: она должна была наклониться к нему, подергивая плечиком, как красотки в индийском кино, а он должен был одарить ее восторгами и аплодисментами.
Вместо этого Валерий схватил ее в охапку и поволок в спальню, а Лера продолжала хохотать, потому что тащить ее, упирающуюся, по винтовой лестнице на второй этаж ему было очень неудобно. Он бы и не тащил, но на ковре в гостиной Лера не соглашалась – капризничала, требовала комфорта, уединения, и еще, видите ли, в душ… «Ничего, дотащим, – сосредоточенно думал Валерий, поудобнее перехватывая свою драгоценную барахтающуюся ношу. Дотащим, и плюхнем поперек огромной, как взлетное поле, кровати, и шторы задергивать не будем – пусть все июльские звезды видят, как они любят друг друга!»
Томная музыка играла внизу еще с час, потом стихла. Лера спала, так и не удосужившись хотя бы укрыться простыней – жарко – но на всякий случай перебравшись на дальнюю от него половину кровати. Сперва он еще попытался было затеять дискуссию:
– Лера?
– М-м?
– А чего ты спишь-то?
– М-м?
– Ну ведь женщины любят поговорить, чтобы их погладили, похвалили, а ты сразу спать. Вот и в книжках пишут, и в журнальчиках ваших – не спать! Поговорить сперва, а потом уже сопеть носом к стенке.
– Ты всякие гадости читаешь… – лениво удивилась Лера. – А тебе что, правда поговорить приспичило?
– Да вообще-то нет, – удивился сам себе Валерий. – Я так-то тоже обычно сразу на боковую. А тебя хочу потрогать, погладить, спросить что-нибудь, чтобы ты на меня посмотрела… А ты спишь всегда.
– Не грейся! – посоветовала Лера. – Сейчас я проснусь и тебе сформулирую… Вот. Я тоже читала. До того как – вырабатывается этот… адреналин. А после – тесто… тестостерон. Его тем больше вырабатывается – чем мужик лучший любовник. Тестостерон все подавляет… и адреналин этот заодно. Ну не хочешь ты ничего. Короче, чем больше тестостерона – тем быстрее ты должен уснуть. А не трепаться. Понял?
– Нет, – честно ответил Валерий. – А я хороший любовник?
(«Господи, что я несу, распустил сопли, как мальчишка на первом свидании, дергаюсь, комплименты выклянчиваю…» – и посмотрел на Леру вопросительно.)
Но Лера, истратив последние силы на лекцию по химии, упала на подушку, вытянув в его сторону руку с поднятым большим пальцем. Палец, посмотрев пару секунд в потолок, спрятался за товарищей и уснул.
А Валерий провел остаток ночи без сна, курил у распахнутого окна и думал в сотый раз одну и ту же мысль за неимением прочих: он больше без нее не сможет. Без ее смеха, ее молчания и слов, без этого легкого досадливого движения, которым она отводит волосы от лица… Он не выживет без этой поразившей его воображение ложбинки вдоль спины, по которой он всю ночь водил пальцем, боясь, что она исчезнет. Ни с кем из множества женщин, которых он хотел и которые хотели его, ни с кем ему не было так легко, так весело и просто, как с Лерой. В шесть утра, стараясь не разбудить Леру, он уехал: «Вранглер» – машина хоть и непрактичная, как Лера изволила выразиться, но на трассе устойчивая и некапризная, так что если без пробок и нудных объяснений с гаишниками, то через час с небольшим он будет в городе, и даже успеет перед работой заехать домой и сменить рубашку. Конечно, наплевать, но все же не стоит развлекать подчиненных своим видом загулявшего влюбленного кота.
Проснувшись, Лера обрадовалась открытому окну, удивительному лесному воздуху, солнечным зайчикам на стенах и тому, что на часах было семь, и значит, до завтрака можно было поспать еще часик, а то и полтора – редкое счастье! Но тут взгляд ее упал на брошенный на пол платок с монетками, Лера вспомнила свой вчерашний бенефис, и настроение стало еще более радужным, если это возможно. Вот так, уважаемый Валерий… как вас там по батюшке? Не такой уж вы, оказывается, и хладнокровный субъект, каким вам нравится казаться, теперь-то она знает это точно. Насчет фитнес-клуба она его не обманула, разве что работала там Лера не администратором, а вела группу восточных танцев. Сначала ходила туда просто для поддержания формы, у нее отлично получалось – неудивительно, в театральном осваивали и не такое. А потом девушка-инструктор спешно ушла в декрет, и Лере предложили вести группу. Она, поколебавшись, согласилась: те же два занятия в неделю, только теперь не она будет платить за абонемент, а будут платить ей, прямой резон. И кассету «Танец живота. Третий уровень», и костюм она взяла с собой в командировку, надеясь позаниматься и освоить что-то новое для занятий к осени. Но до осени еще далеко, а вот, поди ж ты, как удачно пригодилось.
Лера еще полежала, с удовольствием вспоминая некоторые подробности прошедшей ночи, о которых вряд ли смогла бы кому-нибудь рассказать. Потом спустилась вниз, поплескалась в бассейне – нет, это все- таки Рио-де-Жанейро, зря она сомневалась – и отправилась на завтрак. У порога лежала записка: «Жди
