Марина Полетика
Интернат для брошенных мужчин
А на Цейлоне-острове или на Майорке
Русскому с татарином никогда не жить.
Родина есть Родина – лапти да махорка —
Так скроила матушка. И не перешить.
Она шла по берегу океана, стараясь ступать босыми ногами по самой кромке прибоя – не по воде и не по суше. Сквозь ровный гул прибоя были слышны крики странных птиц, совсем не похожих на чаек. Белый песок, когда с него, шурша, убегала пена, отливал розовым. Время от времени она поднимала голову и, прикрыв ладонью, как козырьком, глаза, смотрела на видневшийся вдали остров: белый среди зеленого и бирюзового, с рощицей кокосовых пальм. Недалеко от берега мелькали блестящие серые спины дельфинов, и каждый раз ее сердце замирало от восторга.
Потом она опять опускала глаза, старательно вглядываясь во влажные отблески песка и в постоянное движение убегающей и возвращающейся волны. Она искала раковины. Она и представить не могла, насколько азартным окажется это занятие. Красивую ракушку надо было увидеть и успеть выхватить из воды, опередив уходящую волну. Иногда у нее это получалось, и она, улыбаясь, долго рассматривала свою мокрую находку. А порой океан оказывался проворнее, и ей оставалось лишь с досадой всматриваться во вскипающую пузырьками воду. Отчего-то она была уверена, что сегодня найдет самую красивую раковину – большую, разноцветную, всем на зависть. Ее до краев переполняло счастье, а счастливым, как известно, везет.
Но пока ракушки попадались простецкие, мелкие, каких десятки, будто сыроежек в лесу, а некоторые и вовсе норовили шустро зарыться в мокрый песок. От таких она испуганно отдергивала руку – кому приятно нос к носу столкнуться со скользким и малосимпатичным хозяином раковины? Были, впрочем, и красивые, но треснувшие, надколотые по краям. Такие она досадливо отбрасывала, как гриб, оказавшийся на поверку червивым. А она непременно должна найти хотя бы подберезовик, а лучше – белый. На крепкой толстой сливочно-белой ножке с прилипшими травинками и с чистой твердой красно-коричневой шляпкой. Берешь в руку такое чудо – и на душе восторг и радость от одного прикосновения! Минуточку… при чем тут грибы? Еще раз: океан, ровный гул прибоя… Нет, не слышен уже. И острова не видно. Чайки орут, как вороны. Даже во сне ей стало смешно. И она проснулась. Таким образом, это был
Часть первая
Когда уйдем со школьного двора…
Часы показывали без пяти шесть. С тех пор как старший сын, Сашка, перебрался в город, а младший, Владик, ушел в армию, ей не надо было вставать так рано. Некого будить, тормошить, кормить завтраком, некому подсовывать чистую рубашку. И провожать тоже некого. Впрочем, как и встречать по вечерам. И она еще не успела привыкнуть к царившей теперь в доме тишине – это после двух-то парней! Но многолетняя привычка брала свое: зимой и летом, в любую погоду она просыпалась без пяти шесть, хоть часы проверяй.
Чай, бутерброд с сыром, яичница. И в школу! Уроки начинались в половине девятого, а она приходила к семи пятнадцати. Ничего страшного. Переброситься парой слов с вахтершей бабой Дашей. Проветрить класс, полить цветы, приготовить материал к уроку. И встретить первых учеников как хозяйка – на пороге дома. То есть класса, конечно. Что, в общем, одно и то же: двадцать пять лет в школе – не шутка, а диагноз. Впрочем, двадцать пять будет в сентябре, а пока на дворе начало мая, и надо думать о выпускных экзаменах.
Вспомнив о косноязычной аббревиатуре ЕГЭ, она привычно расстроилась, потому что именно учителям русского языка и литературы это нововведение казалось особенно изощренно придуманным абсурдом. Тест по литературе: чем Раскольников убил старушку: а) ножом; б) топором; в) поленом. Приз в студию! Но мнения учителей о ЕГЭ маниакальные реформаторы школьного образования не спрашивали, а те привыкли дисциплинированно выполнять указания свыше.
Ровно в семь Людмила Петровна вышла из дома. Зажмурившись не то от ликующего солнечного света, не то от счастья, она с наслаждением вдохнула воздух, пахнущий утром, травой, хвоей и распустившейся черемухой. Тихонько, чтобы не пугать соседей, поздоровалась с солнышком и со старой раскидистой сосной, которая заглядывала ей в окна. И отправилась знакомой до каждой выбоинки и неровности дорогой в школу, по пути отвечая на многочисленные «Здрасьте, Людмилпетровна!».
Вообще-то дорога до школы, располагавшейся на соседней улице, занимала семь минут. Но по дороге надо зайти к маме. Поинтересоваться, как давление с утра, приняла ли таблетки. Можно было, конечно, и позвонить, но старикам внимание важнее лекарств, а ей заглянуть нетрудно. Тем более что родительский дом, голубой с нарядными белыми наличниками (Владик красил, как снег сошел, перед призывом, непременно хотел успеть!), уже вот он и, кажется, улыбается ей всеми чисто вымытыми окошками. Окошки, как положено, с белыми кружевными занавесками и геранью на специальной деревянной подставочке, чтобы лучше было видно с улицы. И Людмила Петровна улыбнулась дому.
Когда двенадцать лет назад ей выделили квартиру в новом двухэтажном доме, мать отказалась наотрез переезжать:
– Вам с парнями и без меня тесно! И не дом это – скворечня. Дом на земле должен стоять, а не на голове у соседей. Курей некуда выпустить, на балкон разве что. И воду вашу из-под крана пить не стану! Свой колодезь во дворе, руки не отсохнут воды принести. Да и дом, Людмила, догляда требует. Вот помру, тогда уж и делай с ним что хочешь.
А вот Людмила Петровна переезжала из материнской избы с радостью. И сыновья были счастливы: ванна, туалет, батареи под окном – все как в городе, ничуть не хуже. И ни огорода, ни скотины – красота! А мать упорно держала козу, кур. Куда им это все теперь, когда парни разъехались? Вот вернется Владька, тогда уж…
– Что-то вы сегодня опаздываете, Людмила Петровна, – пошутила директор школы Зинаида Васильевна, столкнувшись с ней на школьном крыльце. – Уже полвосьмого, а вы еще не в классе!
– Да утро-то какое! Такая красота, – заулыбалась Людмила Петровна. – Весна! Я из дома вышла – аж сердце захолонуло от счастья! До чего я, Зинаида Васильевна, весну люблю – слов нет! Целый год ее жду и будто каждый раз заново жить начинаю.
– Весна, – вздохнула директриса. – После обеда на совещание поеду в районо. ЕГЭ, будь он неладен! Хорошо еще, что у нас десятых-одиннадцатых нет.
– И не говорите, – согласилась Людмила Петровна. – Все придумывают и придумывают на нашу голову.
Но улыбаться не перестала. Так и в класс вошла улыбаясь. Ни за что бы не поверила, если бы ей сказали, что начинался последний ее счастливый день в школе.
Есть поговорка: знал бы, где упадешь, подстелил бы соломки. А можно и с соломкой не заморачиваться, а аккуратненько за семь верст стороной обойти то место, где упасть суждено. И все будет хорошо. Но при одном условии – если знать. Она часто думала потом: если бы знать, что все так получится… Наверное, после четвертого урока не вышла бы из кабинета. Мало ли дел. Да вот хоть доску вытереть начисто, потому что дежурные вечно делают все тяп-ляп. Подготовить материал к следующему уроку. Побрызгать цветы, чтобы тоже радовались. Просто в окно посмотреть, наконец. И ничего бы не произошло.
Ни-че-го.
Все осталось бы по-старому, как год, пять, десять лет назад. Вот при таком раскладе вышла бы она из кабинета или нет? И ответа на этот вопрос у нее не было.
Но в тот день после четвертого урока Людмила Петровна решила пойти в кабинет математики, чтобы перехватить у математички журнал своего шестого класса, в котором она была классным руководителем, и на перемене заполнить в нем пустующие графы. Она еще вчера обещала, да закрутилась. Перемена длинная, дети обедают, она как раз успеет. Выйдя в коридор, увидела идущую ей навстречу англичанку Анфису Романовну, а за ней – мальчишек из девятого, выпускного, во главе с Тимкой Гаряевым. Эта картинка засела у нее в памяти, как стоп-кадр. Поскольку обоим этим персонажам предстояло сыграть в судьбе Людмилы Петровны важную роль, мы можем воспользоваться случаем и познакомиться с ними
