— Мне только страшно начать! — говорит Оля. — Пойду сначала в палату, где лежат молодые казахи. Я им читала Джамбула, и они просили меня еще почитать. А вы из палаты уйдите; при вас мне труднее говорить. Только помогите мне начать.
Вхожу в палату:
— Товарищи, Оля, которую вы все хорошо знаете, принесла фотографии. Она хочет показать их вам и рассказать о Ленинграде.
— Просим! Хорошо! Дело!.. — слышится со всех сторон.
Я сажусь в коридоре. Отсюда слышно, что происходит в палате. Оля показывает большие фотографии с видами города и довольно подробно рассказывает о Ленинграде: его архитектуре, памятниках культуры и искусства, связанных с историей нашей Родины. Слушают ее внимательно, изредка прерывая вопросами:
— Правда, что в Ленинграде шестьсот мостов?
— А Ленин где жил, это знают?
— А что теперь в бывших царских дворцах помещается?
Интерес к Ленинграду и его истории — огромный. Все те, кто никогда раньше не видал города, теперь непременно хотят его посмотреть.
Вечер прошел незаметно. Уже зажгли свет и на окна спущены шторы.
— Не пора ли готовиться ко сну? — спрашивает дежурная сестра.
Оля спешит собрать свои рисунки и фотографии. Ее искренне благодарят.
— Будто побродили по Ленинграду, даром что безногие, — говорит старый боец-крестьянин из-под Углича.
Меня подзывает раненый Федяев. Это очень энергичный человек, держащий в руках всю палату. Он умеет поддержать бодрость в товарищах, резко оборвать за грубость, вежливо, но очень авторитетно добиться порядка и тишины, когда в палате тяжело больной. Самые шумливые больные подчиняются ему беспрекословно.
Мы знаем, что он был политруком на фронте и тяжело ранен в бою, когда вел полк в атаку, приняв на себя командование после гибели командира.
— Беседа вашей девушки — большое, нужное и полезное дело. За Ленинград сражаются и те, кто нашего города никогда не видал. А вот сейчас больничные стены раздвинулись перед ними. Это важная политическая работа.
Передаю его слова Оле. Она радостно вспыхивает.
— А я все даты забыла. На бумажке записала, когда какое здание построено; хотела заглядывать, но стыдно было.
Возвращение в школу
Сегодня меня вызвали в 239-ю школу. Завуч школы Антонина Васильевна сообщила, что начало занятий в ленинградских средних школах с 4 ноября.
— Мы не будем ждать этого срока, — говорит она. — Детей уже истомило ожидание. Я думаю, что мы в недельный срок приготовим школу к открытию. Вам придется взять уроки истории в пятых, шестых и восьмых классах. Кроме того, вы назначаетесь воспитателем в шестом классе.
Видя, что я собираюсь что-то сказать, она добавляет категорическим тоном:
— Вы, вероятно, будете говорить, что слишком много классов? Если бы я с вами вчера говорила, речь шла бы и о девятых и о десятых классах.
Мне не хочется уходить из госпиталя, и мне кажется, что работа в нем крепче связывает меня с фронтом, но я не решаюсь это сказать. Представляю себе, как Антонина Васильевна посмотрит на меня из- под своих больших роговых очков и скажет:
— Ведь вы учительница!
Она глубоко права, ей надо организовать занятия в обстановке города-фронта. Я понимаю, что должна вернуться в школу.
В школе начались занятия. Младшие классы занимаются в домохозяйствах. Где есть достаточно сухие и теплые бомбоубежища, занятия будут проходить в них, а если в этих помещениях сыро, то управхозы обязаны предоставить хорошую, светлую комнату в одной из квартир, по возможности ближе к бомбоубежищу.
Сегодня первый раз вела занятия в 239-й школе. Ее все называют «школа со львами». Здание школы — исторический памятник. Строил его архитектор Монферран.
Пушкин знал этот дом и посвятил ему строки в «Медном всаднике»:
Вестибюль дома очень красив: массивные гранитные колонны на бронзовых пьедесталах.
На первой площадке лестницы лепка прекрасной работы, изображающая римское оружие, в библиотеке сохранилась замечательная роспись потолка.
Учителя собрались в школу очень рано. Здание огромное, и надо изучить помещение, чтобы не тратить времени на поиски классов, в которых нужно будет давать уроки.
Занятия начались в девятнадцати классах. Учащихся в школе семьсот человек.
Классы чисто вымыты и просторны. В них лишь чуточку холоднее, чем бывало раньше. Необычно то, что вешалки для пальто поставлены в классах.
Из окон учительской виден Исаакиевский собор. Впервые смотрю на него с высоты второго этажа и притом так близко. Гранитные колонны кажутся еще грандиознее, сложная капитель выглядит очень тяжелой и давит на ствол колонн. Золотого купола не видно, он закрашен серой, как наше осеннее ленинградское небо, краской.
Еще утром, подходя к школе, встретила маленькую девочку.
— Я решила обязательно прийти в школу первой, — сообщает она. — Мне недалеко, но я очень боюсь опоздать.
Она открывает тяжелую дверь вестибюля и с отчаянием в голосе говорит:
— Ну, вот я и опоздала! Это всё оттого, что ночь не спала, а под утро заснула.
В залах второго этажа много учащихся. Шумно и как-то празднично. Дети переведены из разных школ. Они отыскивают «своих» учителей и радостно их приветствуют.
Нам задают обычные вопросы:
— Вы у нас будете?
— Географию Александр Маркович будет преподавать?
— А воспитателем у нас кто?
— А немецкий язык учить будем?
— А правда, что нас будут кормить обедами и давать пятьдесят граммов хлеба в день? — спрашивает Аля, худенькая девочка с выпуклым лбом и карими глазами.
