фургон и восемь коз. Нечего и говорить, эти козы сильно отличаются от той первой кучки. И эта повозка похожа, так сказать, на столетний топор, который сменил два обуха и четыре топорища.
— И с тех пор вы живете одна?
— Все время. Я вскоре поняла, что можно жить за счет коз, их молока и сыра. И за счет их мяса несколько раз в год, когда они начинают плодиться больше, чем мне нужно. Я вытаскиваю из земли любую зелень, пригодную для еды. Ловлю птиц. В мире пища произрастает сама по себе, нужно только знать, где смотреть. И примерно в полудне ходьбы к северу есть городок. Я хожу туда и обмениваю сыр на картофель, муку, топленое сало и прочее. Варю лекарственные травы и продаю лекарства, настойки, мази.
— Значит, вы знахарка, — сказал Инман.
— Точно, и на этом я зарабатываю немного медяков, а еще я продаю брошюры.
— Брошюры о чем?
— О грехе и спасении, — сказала она. — Они расходятся очень хорошо. Еще брошюры о правильном питании. Скажем, человек должен отказаться от мяса и есть в основном хлеб из пшеничной муки грубого помола и овощи. И другие брошюры — о шишках на голове и о том, как по ним узнать, что это за человек.
Она протянула руку к голове Инмана, но он отстранился и сказал:
— Я бы купил одну о питании. Когда захочу есть и у меня не окажется ничего из еды, я просто буду ее читать. — Он вытащил из кармана пачку бумажных денег.
— Я не беру ничего, кроме звонкой монеты. Три цента.
Инман пошарил по карманам, пока не нашел несколько мелких монет.
Женщина шагнула к шкафу, взяла оттуда брошюру и вручила ему.
— На обложке написано, что она изменит твою жизнь, если ты будешь следовать ей, — сказала она. — Но я не берусь ничего утверждать.
Инман просмотрел брошюру. Она была напечатана на плохой серой бумаге. Там были заголовки вроде: «Картофель: пища богов», «Капуста: укрепляет дух», «Хлеб грубого помола: путь к более изобильной жизни».
Последняя фраза привлекла внимание Инмана. Он произнес вслух:
— Путь к более изобильной жизни.
— Это то, что многие ищут. Но я не уверена, что мешок крупчатки поставит тебя на ноги.
— Да, — сказал Инман. Насколько он знал по своему опыту, изобилие и в самом деле было неуловимым понятием. До тех пор пока не начинаешь терпеть множество лишений. У него было изобилие лишений. Но изобилие чего-то такого, чего хотелось бы пожелать, — это другое дело.
— Когда чего-то не хватает, это намного больше имеет значение для жизни — вот как я считаю, — сказала женщина.
— Да, — согласился Инман.
Старуха наклонилась к печке и выбила остатки табака из трубки, затем сунула черенок в рот и дунула несколько раз, пока не раздался тонкий свист. Она достала щепотку табака из кармана передника, наполнила трубку плотно примяв табак большим пальцем. Потом поднесла зажженный пучок соломы к трубке и, попыхивая, разожгла ее.
— Как ты получил большую красную рану и те две маленькие? — спросила она.
— Рану на шее я получил у таверны «Глобус» этим летом.
— В пьяной драке?
— В бою. Под Питерсбергом.
— Значит, федералы стреляли в тебя?
— Они хотели занять железную дорогу на Уэлдон, а мы должны были остановить их. Мы шли туда с боями весь день, сражались в сосновых зарослях, в высокой траве, на старых полях, во всевозможных местах. На мерзкой, поросшей кустарником равнине. Было жарко, и мы потели так сильно, что могли бы накатать мыло с наших ног под штанинами.
— Ты, наверно, не раз думал, что, если бы пуля прошла на палец выше, ты бы умер? Она бы тогда попала тебе в голову.
— Да.
— Рана выглядит так, будто она снова может открыться.
— Я чувствую, что может.
— А те две, как ты их получил?
— Как обычно. В меня стреляли, — сказал Инман.
— Федералы?
— Нет. Другая компания.
Женщина отмахнула рукой табачный дым, словно ее не занимали подробности получения ран. Она сказала:
— Ну свежие не такие уж серьезные. Когда они заживут, сверху вырастут волосы, и только ты сам да твоя девушка будете знать о них. Она почувствует только небольшой рубец, когда проведет пальцами по твоим волосам. Только вот что я хочу знать: стоило ли оно того, вся эта война? Стоило ли воевать за то, чтобы богачи могли иметь ниггеров?
— Я не так смотрю на это.
— А как? — спросила она. — Я много поездила по тем равнинным местам. Владение ниггерами делает богатого человека гордым и злобным, и бедного делает таким же. Это проклятие, которое лежит на стране. Мы зажгли огонь, который сейчас нас сжигает. Господь собирается освободить ниггеров, и воевать — значит идти против Божьей воли. У тебя есть ниггеры?
— Нет. И я мало кого знал, у кого они были.
— Тогда что расшевелило тебя настолько, чтобы идти на войну и умереть?
— Четыре года назад я мог бы сказать вам об этом. А сейчас не знаю. И я получил от войны сполна.
— Это не ответ.
— Я полагаю, что многие из нас воевали, чтобы выгнать захватчиков. Я знал одного человека, который был на севере в больших городах, и он говорил, что мы сражаемся за то, чтобы не допустить того же самого у нас. Я знаю только, что федералы готовы умереть за то, чтобы освободить рабов и получить за это огромную благодарность человечества.
— Если было столько прекрасных причин, чтобы воевать, то почему, хотела бы я знать, ты сбежал оттуда?
— Я в отпуске.
— Ну да, — сказала она, откинувшись назад, и хихикнула, словно услышала что-то забавное. — Мужчина в отпуске, хотя у него нет никаких бумаг. Их у него украли.
— Я их потерял.
Она перестала смеяться и взглянула на Инмана.
— Послушай, я ничего не выясняю. Мне все равно, сбежал ты или нет. Меня это заботит не больше, чем плевок в этот огонь.
И в доказательство она собрала слюну в большой плевок и мастерски послала его прямо в открытую дверцу печки. Она снова посмотрела на Инмана и сказала:
— Вот как это опасно для тебя.
Он заглянул ей в глаза и с удивлением обнаружил в них бездонный источник доброты, несмотря на весь этот жесткий разговор. Ни один человек из тех, кого он встречал последнее время, не вызывал его на разговор так, как эта пастушка, так что он рассказал ей все, что было у него на сердце. О том стыде, который он чувствует сейчас, думая о рвении, с которым в шестьдесят первом году стремился убивать фабричных рабочих из федеральной армии, настолько несведущих в военном деле, что им пришлось взять немало уроков, пока до них не дошло, что, прежде чем стрелять, надо вставить патрон в патронник. Это был противник такой многочисленный, что даже их собственные командиры не слишком высоко ценили своих солдат. Они просто гнали их вперед в течение нескольких лет, и казалось, этому не будет конца. Можно было убивать их до тех пор, пока ты не падал духом, а они все продолжали шеренгами маршировать на юг.
