Остальные последовали его примеру.
— Мы присядем к вашему костру, если вы не против, — сказал Тиг, обращаясь к Стоброду. — Позавтракаем с вами. Приготовим и поедим. И потом мы послушаем, как вы, ребята, играете. Посмотрим, чего вы стоите.
Подбросив веток в костер, мужчины из отряда уселись вокруг него, как будто все они были приятелями. В их переметных сумках оказалось огромное количество замороженных сосисок — твердых и скрученных кольцом, как чьи-то внутренности. Им пришлось разрубать сосиски на куски маленьким топориком. Они положили эти куски на плоский камень у края костра, чтобы те оттаяли, а потом проткнули их палочками и стали жарить над огнем.
Костер вскоре разгорелся, пламя поднималось высоко, угли раскалились докрасна, внутри образовался толстый слой белого пепла. От него шло так много тепла, что Трендель расстегнул куртку, затем рубашку, без всякого смущения выставив напоказ бледную грудь. Он ничего не чувствовал в этот момент, кроме тепла, товарищества и запаха готовящейся пищи. Он с минуту смотрел на банджо, казалось восхищаясь его формой, добротностью материала, из которого оно сделано, словно никогда не видел инструмент прежде. Ему нравилось любоваться его очертаниями почти так же сильно, как и играть на нем. Вскоре глаза Тренделя затуманились и закрылись; он сидел, грузно развалясь на широком заду, так что перед ним бугрились рулоны его белой плоти. Он был скульптурой, вырезанной из нутряного сала.
— Отключился, — сказал Стоброд.
Тиг вытащил бутылку с виски из кармана сюртука и протянул ее Стоброду.
— Для тебя не слишком рано? — спросил он.
— Я уже давно начал, — сказал Стоброд. — Когда не спишь, а только пару раз покимарил за несколько дней, вряд ли можно сказать, что сейчас слишком рано.
Он взял предложенное виски, вытащил пробку и приложил бутылку ко рту, и, хотя качество спиртного было довольно заурядным, проявил вежливость: почмокал, резко выдохнул и кивнул в знак одобрения.
— Почему же ты не спал? — спросил Тиг.
Стоброд объяснил, что они играли в карты в течение нескольких дней и ночей с какими-то жуликами, не упомянув о том, что это было в пещере, где скрывались дезертиры. Карты, петушиные и собачьи бои, игра в кости. Любое, на что можно заключить пари. Заядлые игроки приходят в большой раж из-за пари. Некоторые бывают в такой лихорадке, что, выиграв шляпу с вашей головы, сразу же заключат пари на ваши волосы. А если уже нет ничего, из-за чего можно биться об заклад, они готовы поставить деньги даже на то, с какой ветки снимется стая птиц. Стоброд похвастал, что он даже выиграл, что было чудом в такой компании.
Тиг соединил костяшки пальцев вместе и сделал движение, как будто листал большими пальцами карты в колоде.
— Ну ты даешь, — сказал он.
Сосиски разбухли, из них сочился жир, который, капая на раскаленные угли, тихонько скворчал. По- видимому, они уже поджарились. Все мужчины, кроме Тренделя, который все еще спал, ели их, откусывая прямо с палочек, на которые они были насажены. И когда они съели все, Тиг, посмотрев на скрипку и банджо, спросил:
— Умеете играть?
— Немного.
— Тогда сыграйте мне что-нибудь.
Стоброд не слишком хотел играть. Он устал. И он знал, что его слушатели вовсе не думают о музыке, у них полностью отсутствует то, что необходимо, чтобы любить ее. Но он все равно взял скрипку и провел ладонью по струнам, сразу определив по их звучанию, какой колок подкрутить.
— Что вы хотите услышать? — спросил он.
— Не имеет значения. На твое усмотрение. Стоброд протянул руку и тряхнул Тренделя за плечо. Парень пришел в себя, его маленькие глазки приоткрылись. С явным усилием он пытался понять, зачем его разбудили.
— Они хотят, чтобы мы сыграли какую-нибудь песню, — сказал Стоброд.
Трендель, ничего не говоря в ответ, размял суставы, погрев руки у костра. Затем взял банджо, подкрутил колки и, не ожидая Стоброда, проиграл несколько аккордов к «Синди». Когда он заиграл, валики жира на его груди и животе запрыгали в такт бренчанию, но, когда он дошел до того места, откуда мелодия должна повторяться, аккорды рассыпались, он увяз и остановился.
— Ничего не вышло. Эта песня не получилась, — сказал он Стоброду. — Если вы поведете основную мелодию, я потом вступлю.
Стоброд взял смычком пару нот из «Синди», затем из каких-то других песен, казалось, наугад, бессвязно. Он наигрывал их снова и снова, и становилось ясно, что они звучат без всякого чувства. Но вдруг он собрал их все вместе и сыграл вариацию из них, затем еще одну, более тщательно, и неожиданно они слились в одну мелодию. Он нашел музыкальную тему, которую искал, и последовал по тропе из нот туда, куда они вели, находя путь, который они сами ему подсказывали, — оживленный, прихотливый, легкий и веселый. Он сыграл основную тему пару раз, пока Трендель не подстроил струны банджо и не рассыпал серию ответных аккордов, ярких и резких. Затем они сыграли вместе, чтобы посмотреть, что у них получилось.
Хотя по форме это была не джига и не рил[33], мелодия все же подходила для танца. Однако животы у них так болели, что ни тот ни другой не мог сделать и шага. Трендель тем не менее притопывал одной ногой, качая головой в такт; его глаза закатились, так что виден был лишь трепещущий ободок белка между век. Стоброд сыграл несколько аккордов, затем оторвал скрипку от своей заросшей щетиной шеи и опустил ниже, так что она комлем уперлась в его грудь. Он отбивал ритм на струнах смычком. Трендель поймал этот ритм и тоже стал хлопать ладонью по обратной стороне корпуса банджо, так что у слушателей возникло ощущение, что эти инструменты были просто созданы для этого барабанного боя. В довершение Стоброд откинул голову и спел песню, которую тут же придумал. В ней говорилось о женщине, чьи бедра тверды, как шея мула. Такие женщины большие мастерицы в постели.
Когда он закончил петь, они сыграли мелодию еще раз, затем остановились. Посовещавшись, снова подкрутили колки, настраивая инструменты, затем сыграли пьесу, чем-то напоминающую «Отступление Бонапарта», которую еще называют «Песней генерала Вашингтона». Это была тихая, более задумчивая мелодия и все же мрачная как смерть. Когда в ней зазвучала минорная тема, словно тени сгустились под кронами деревьев, эта музыка вызвала в памяти темный лес и свет фонаря вдалеке. Это была очень старая мелодия, из тех, которые являются воплощением культуры и выражением ее истинной сущности.
Берч сказал:
— Иисус заплакал на небесах. Мороз по коже от их игры.
Никто из отряда внутреннего охранения не слышал скрипку и банджо играющими вместе мелодию с такой силой и ритмом, делающими музыкальные темы такими зловещими и элегическими. Особенное изумление у них вызывало то, как искусно Трендель бил по струнам двумя пальцами, производя звук, схожий со звоном обеденного колокольчика, но звучащий все-таки торжественно. Два других его пальца словно нащупывали струны, но их движения были отточены до зверского совершенства. Пальцы Стоброда на шейке скрипки находили сочетания нот, которые, казалось, были установлены непоколебимо, как законы природы. В том, как он зажимал струны на грифе, была осторожность, и это резко отличалось от той беззаботности и свободы, с которой он правой рукой водил смычком. В песне, которую пел Стоброд, говорилось о том, как он или какой-то вымышленный рассказчик, лежа на хвойной постели под тсугой, видит во сне, что потерял свою любовь, девушку в зеленой накидке. Слова без музыки, казалось, были едва ли более содержательны, чем телеграфное сообщение, но, сочетаясь вместе, они составляли целый мир.
Когда песня закончилась, Берч сказал Тигу:
— Господи, это святые. Их мысли обращаются к таким вещам, которые недоступны ни мне, ни тебе.
Тиг поглядел вдаль, как будто стараясь что-то вспомнить. Он встал, одернул сюртук и подтянул ремень на бриджах, пока не убедился, что они сидят как надо. Потом поднял свой «спенсер» с земли и
