новоиспеченного попа и не использовал его для собственных нужд при домашних богослужениях.
Имеются и прямые указания на существование в Древней Руси домовых церквей. Киево-Печерский Патерик, повествуя о благой жизни иконописца Алимпия, упоминает какого-то мирянина из Киева, который «поставил себе церковь и хотел на украшение ее сделать иконы». Изготовление этих икон и было заказано Алимпию. Тому же Алимпию другой мирянин «дал написать икону», чтобы поставить ее в церкви, где молился он сам и его домашние (Художественная проза Киевской Руси XI–XIII веков. М., 1957, с. 219, 221– 222).
Распространенность домовых церквей вызвала необходимость упорядочить их деятельность. «Аще церквица будет у кого в дому, — гласит одна духовная инструкция, — достоить в ней литургисати, а детя не крестити, но в соборной церкви».
Как мы знаем, Е. Е. Голубинский в создании домовых церквей на Руси усматривал обычай, заимствованный у греков. Знаменитый историк русской церкви тут был не прав. Для учреждения домовых церквей в Древней Руси была своя туземная почва, ибо в древних обществах, исповедовавших языческую религию, у каждой отдельной семьи имелись «свои религиозные обряды, ей одной принадлежащие, свои особенные гимны и молитвы… Обряды, слова, молитвы, гимны, составлявшие существенную часть домашней религии, — все это было родовым наследием, священной собственностью семьи, и собственностью этой ни с кем нельзя было делиться, строго воспрещалось открывать что-либо из этого посторонним». Вот почему у племен и народов, пребывающих в язычестве, жилища являлись своеобразными религиозными центрами. «Всякий дом имел своих богов; всякий бог покровительствовал только одной семье и был богом только в одном доме»[137].
Устройство домовых церквей на Руси XI–XII веков — дань языческим верованиям и представлениям, которые стойко держались в сознании древнерусского общества, сравнительно недавно принявшего крещение. Домовые церкви превращались в своеобразные домашние святыни. Происходило слияние христианства с язычеством.
Аналогичная картина складывается в жизни гражданских городских общин Киевской Руси. Как показывает исторический опыт древних народов, гражданские общины, подобно семьям, имели собственных богов, и потому каждая являла собой самостоятельную, а порой и замкнутую религиозную ассоциацию. Именно этим объясняется та специфическая роль, которую усвоили кафедральные храмы, воздвигнутые в волостных центрах — средоточиях различных древнерусских земель, или городов- государств[138]. Они приобрели огромное значение, будучи оплотом благоденствия и мира, символом суверенитета волостных общин. Именно такими являлись Софийский собор в Киеве, Софийский собор в Новгороде, Софийский собор в Полоцке, Спасский собор в Чернигове, собор св. Богородицы в Смоленске, собор св. Богородицы во Владимире на Клязьме и т. п. Киевская София была превыше всего для киевлянина, новгородская София — для новгородца, храм Богородицы — для владимирца. Соратник Ярослава Мудрого митрополит Иларион с восторгом писал о Софии киевской: «Церковь дивна и славна всем окружным странам, яко же ина не обрящется во всем полунощи земленем от востока до запада». Эти слова Илариона надо понимать в смысле не только внешнего великолепия киевской Софии, но и ее исключительности как местной святыни, ее приоритета над остальными церквами. Отношение новгородцев к своей Софии превосходно запечатлела летописная реплика: «Не будеть Новый торг Новгородом, ни Новгород Торжком, но где святая София — там и Новгород».
Обращает на себя внимание распространенный в Древней Руси обычай разорения в межволостных войнах храмов и монастырей противника. Весной 1169 года Андрей Боголюбский отправил большую союзную рать на Киев. Днепровская столица была повержена. Победители два дня грабили и разоряли город, в том числе Софийский собор, Десятинную церковь, другие храмы и монастыри. Смольняне, суздальцы и черниговцы, принимавшие участие в походе, «церкви обнажиша иконами и книгами, и ризами и колоколы». Страшно было видеть, как пылали, охваченные огнем, церкви.
«Матерь градов русских» Киев пережил еще один погром. В начале января 1203 года князь Рюрик вместе с другими князьями и половцами взял Киев. «И створися велико зло в Русстеи земли, якого же зла не было от крещенья над Кыевом… митрополью святую Софью разграбиша и Десятиньную святую Богородицу разграбиша, и монастыри все, и иконы одраша, а иные поимаша, и кресты честныя, и сосуды священыя, и книги, и порты блаженых первых князей, еже бяху повешали в церквах святых на память собе» (ПСРЛ, т. 1, стб. 418). Грабежи сопровождались избиением попов, монахов и монашек.
В рассказе летописца есть одна примечательная деталь, указывающая на обычай хранения в киевских церквах одежд («портов») князей, вероятно основателей этих церквей. Князья вешали в церквах свои «порты», по свидетельству летописца, в память о себе. Но поверхностное объяснение монаха- летописца, быть может намеренное, не может удовлетворить современного исследователя. За упомянутым обычаем, скорее всего, скрывались отголоски языческого взгляда на князя-вождя, наделенного сакральными свойствами. Однако вернемся к разорению и поджогам храмов и монастырей враждующими князьями.
С христианской точки зрения подобное обращение с религиозными святынями — вещь, безусловно, вопиющая и безмерно греховная. А по убеждению язычников, разрушить святилище врага — значит лишить его покрова божьего и тем самым победить. Язычники верили, что если они «воевали между собою, то не только люди, но и боги принимали участие в этой борьбе. Не следует думать, что это лишь поэтический вымысел. У древних это было очень определенное и чрезвычайно глубокое верование… Древние были твердо убеждены, что боги принимают участие в сражении; воины защищали богов, и боги защищали воинов. Сражаясь против неприятеля, каждый был убежден, что вместе с тем он сражается против богов враждебной гражданской общины. Боги эти были чужими, их разрешалось ненавидеть, оскорблять, побивать, их можно было брать в плен»[139]. С такого рода языческими мотивами мы и знакомимся, когда читаем летописные повествования о взятии Киева в 1169 и 1203 годах.
Следует сказать об особом значении городской стены в сознании древнерусского человека. Не вызывает сомнений ее сакральная роль. Это представление идет из глубины веков, когда славянские языческие капища обносились оградами, которые становились священными. Такое восприятие было со временем перенесено на городскую стену, защищавшую местные святыни. Вот почему она одухотворялась, что засвидетельствовал русский героический эпос:
Священную черту, воплощаемую городской стеной, как бы разрывали ворота. Они, как и стена, подвергшись сакрализации, превратились в священные места, имевшие собственных покровителей среди божеств. Это языческое осмысление городских ворот нашло преломление в распространенной в Древней Руси практике строительства надвратных церквушек. В качестве примера можно назвать Золотые ворота в Киеве, построенные при Ярославе Мудром, на которых была поставлена церковь Богородицы. Святой, которому посвящалась церковь, являлся охранителем ворот.
Языческий по сути взгляд на богов отразился и в летописных повествованиях о войнах русских с внешними врагами, в частности половцами. В 1096 году половецкий хан Боняк, «безбожный и шелудивый», «крадучись, аки хищник», напал на Киев и чуть было не ворвался в город. Потом половцы пришли к Печерскому монастырю, когда монахи «по кельям почевали после заутрени». И вот, по словам очевидца, «безбожные сыны Измаиловы высадили ворота монастырские и пошли по кельям, вырубая двери и выносили, если что находили в келье. Затем они зажгли дом святой владычицы… богородицы и пришли к церкви, и подпалили двери, устроенные, к югу, и вторые же — к северу, и, войдя в притвор у гроба Феодосиева, хватая иконы, зажигали двери и оскорбляли бога нашего и закон наш… они говорили: «Где бог их? Пусть он поможет им и спасет их!» и иными бранными словами обращали хулу на святые иконы, насмехаясь…» (ПВЛ, ч. 1, с. 352–353).
