— Ладно, выкопают, я прикажу.
Выкопали, конечно, кое-как. Ну да ладно, авось с воздуха сойдет. А фриц взял и в первый день не прилетел. Появился он к полудню следующего дня.
— Наклонная дальность семьдесят шесть. Высота тридцать два!
Хорошо, что хоть дальномер с нами. Пока вычислял установки прицела и взрывателя, прошло секунд тридцать.
— Три снаряда, огонь!
Не стрельба, а бесполезное разбазаривание народного имущества, наши разрывы ложатся либо в стороне, либо позади 'рамы'. Поначалу немецкий летчик нас игнорировал, но вот наши снаряды стали ложиться ближе. 'Рама' вильнула в сторону, начала набор высоты и, в конце концов, отвернула с прежнего курса и прошла прямо над нашей 'батареей'. Мы ждали налета к вечеру, ждали на следующий день, но так и не дождались. Зато пришел обещанный ЗиС со снарядами.
— Коляныч! Ты?
— А кого ж еще к вам охламонам пошлют? Меня конечно.
— Привез? Сколько?
— Тридцать пять ящиков, сто сорок штук.
Почти полный БК, теперь постреляем. Через день опять прошел разведчик, мы его опять обстреляли, но налета так и не было. В следующие дни разведчик проходил каждый день, попадал под огонь, маневрировал, но, штурмовую авиацию упорно не вызывал.
Пошел последний день нашего ожидания. Фрицы по-прежнему игнорируют нашу ловушку, то ли сквозь свою хваленую оптику разглядели замаскированные позиции батарей МЗА, то ли просто не обращают на нас внимание. Сегодня их тоже можно не ждать – как сообщили метеорологи, над головой у нас несколько плотных слоев облачности, нижний слой висит на высоте около километра. Погода не то чтобы нелетная, но для штурмовки нашей позиции не самая подходящая. Все расслабились, а я своих опять решил погонять по нормативам. В принципе, расчет их и так уже выполняет с большим запасом, но я все равно стараюсь держать мужиков в тонусе.
— Отбой!
На шесть секунд раньше норматива. З-з-з-з-з-з. Уже позже я узнал, что так звучит мотор истребителя на высоких оборотах, а тогда просто поднял голову в поисках источника звука – прямо на батарею пикировали два самолета. В их враждебных намерениях сомнений не было, свои за восемнадцать километров от фронта так пикировать не станут. Автоматически я заорал.
— Курс ноль, взрыватель пятнадцать! Огонь!
Ну страшно же, когда вот так стоишь в полный рост, смотришь на приближающуюся смерть, которая каждую секунду растет в размерах и ждешь, когда запульсирует дульное пламя на крыльях и капоте. Расчет сработал безукоризненно, наводчику ствол нужно было довернуть совсем немного, Епифанов стрелки совместил моментально, но лучше всех сработал Рамиль. Он сорвал колпачок и установил взрыватель на снаряде, который держал в руках заряжающий. Сашка швырнул снаряд в ствол и тут же. Кланц. Гах! Блямс. Бах!
— Ложись!
Прежде чем упасть я успел заметить, что, вроде, наш снаряд разорвался между самолетами. С ревом моторов над нами пронеслись две тени, никто по нам не стрелял, и бомбы не взрывались. Подняв голову, я заметил, что у второго самолета скругленные консоли крыла. От нашего выстрела истребитель шарахнулся в сторону и когда он отлетел подальше, я опознал силуэт – ЛаГГ. Неужели все-таки свои? Между тем, первый самолет поднялся почти к облакам, от него что-то отлетело, а сам он сорвался в штопор. Своего сбили? Над падающим предметом раскрылся парашют.
— За мной!
Я кидаюсь к машине, за мной топочут сапоги еще нескольких человек.
— Коляныч, заводи!
Издалека взглянув на наши перекошенные рожи, водитель резко крутанул рукоятку кривого стартера и бросился к кабине. Мы сходу запрыгиваем в кузов.
— Коляныч, гони!
— Куда гнать-то?
Несколько пальцев одновременно нацеливаются на парашют в небе.
— Туда!
ЗиС срывается с места и резво скачет по накатанной телегами полевой дороге. К счастью, она идет почти в нужном направлении. Пока мы едем, самолет успевает упасть, отметив место падения столбом густого черного дыма. Летчик приземлился на поле буквально в двух сотнях метров от дороги. Когда мы подъехали, он уже успел встать на ноги и погасить купол парашюта. Обернувшись, летчик увидел нас, бегущих к нему по распаханному полю. Он отстегнул лямки парашюта и… поднял руки. Как оказалось, из оружия у нас на пятерых только один карабин, который Коляныч постоянно возил в кабине. Остальные даже и не подумали прихватить с собой винтовки – своего спасать ехали.
Летчик явно испуган, руки старательно тянет вверх, глаза бегают, губы трясутся. Первым делом, выдергиваю у него из кобуры пистолет, и только тогда рассматриваю его внимательнее. На голове вместо кожаного шлема сетка с наушниками, комбинезон новенький – явно еще не оперившийся выкормыш Геринга. Непонятно только, как его сюда занесло? А второй? Явно наш ЛаГГ. Он что, за ним гнался? Ладно, найдется переводчик – сам все расскажет, только 'колоть' его надо быстро, пока в себя не пришел.
— Комм.
Стволом трофейного пистолета подталкиваю немца к машине. А мужики только рты пораскрывали – впервые живого немца видят так близко, я, впрочем, тоже. Только Коляныч воинственно наставил на фрица свой карабин. Интересно, он у него хоть заряжен?
— Епифанов, Дементьев! Парашют соберите, и в кузов.
Сначала в ЗиС погрузили пленного летчика, затем его парашют. Поехали. Командир дивизиона аж на месте подпрыгивал от нетерпения.
— Немец, товарищ капитан.
Напряжение на лице капитана плавно перетекло в радостную ухмылку.
— Ну слава богу!
И тут же прикусил язык. В эйфории от столь благополучно разрешившейся ситуации никто этой оговорки не заметил. Никто, кроме меня. Первым делом у меня отбирают трофейный пистолет под предлогом того, что сержантскому составу 'не положено'. Вот жлоб! Попросил бы по-человечески, я бы и сам отдал. Зачем мне лишний килограмм на ремне таскать, а капитану он нужен перед штабными связистками форсить. Во-вторых, капитан вознамерился записать сбитый самолет на счет своего дивизиона, но тут уже я встал за свой полк горой.
— А расход снарядов, какой укажете? Один, восемьдесят пять мэмэ? Так таких орудий в вашем дивизионе отродясь не бывало! Или под сбитого 'мессера' сотню тридцатисемимиллиметровых спишете?
— Надо будет – спишу! — злится капитан.
А вот это он зря, пленного летчика ждет основательный допрос и про обстоятельства уничтожения самолета его спросят обязательно. Прикладывать к пленному такой рапорт – это все равно, что на самого себя донос написать.
— Что-то все у вас, товарищ капитан, не слава богу.
Командир дивизиона бросает на меня неприязненный взгляд, но обороты сбавляет. В конце концов, приходим к компромиссу: в рапорте капитан указывает, что самолет был сбит орудием нашего полка, временно прикомандированным к его дивизиону, что является сущей правдой. Он надеется, что местное начальство припишет сбитого своему дивизиону, а не чужому полку. Впрочем, подозреваю, что этот самолет будет записан и нам, и дивизиону. Помнится, когда-то я читал, что если просуммировать все немецкие самолеты, сбитые и нами, и союзниками за все время войны, то сумма получится ровно в два раза больше, чем их выпустила немецкая авиационная промышленность. Вот одно из удвоений сбитого я сейчас и наблюдаю, хорошо, если еще пилот ЛаГГа на него претендовать не будет. Написав рапорт, капитан подобрел.
— Поедешь в штаб армии. Отвезешь пленного, заодно расскажешь об обстоятельствах, наверняка
