– Я немного боюсь высоты, – смущенно ответила я.
– Но ведь это не открытая ветрам башня с хрупкими перилами, – сказал он, демонстрируя несерьезность моих страхов. – Это нормальный этаж здания, как тот, на котором вы работаете, со стенами и окнами. Поедем, вам понравится!
По счастливой случайности у меня было полно времени, и я проехала двадцатый этаж, потому что – рассудила я своим куриным умом – я ведь была с мужчиной.
Когда лифт доехал до сорок пятого этажа, двери открылись, и моему взгляду представилась захватывающая панорама синего океана, гавани, заполненной суденышками, и города, все здания в котором были далеко-далеко под нами. Когда двери лифта снова закрылись, я все еще была внутри, безжизненно распростертая на полу. Когда я пришла в себя, моя голова была у Стюарта на коленях, и я воззрилась в эти невероятные темно-серые бархатные глаза, в эту минуту выражавшие участие.
– Ого! – сказал он со значением. – Что случилось?
– Голова закружилась, наверное. Доктор говорил мне об этом. Теперь я знаю, что это такое!
– Мне ужасно неудобно! Позвольте как-то оправдаться и разрешите пригласить вас на обед!
– Пожалуй, сейчас я не могу даже подумать о еде, – проговорила я, ощущая тошноту. – Просто помогите мне спуститься к месту работы, хорошо?
– Но я чувствую себя виноватым! Пожалуйста, позвольте мне что-нибудь сделать! Как насчет завтрашнего вечера?
К тому времени, когда я снова очутилась в вестибюле со стаканом воды в руке, постепенно приходя в себя, я поняла, что когда-нибудь захочу пообедать. Стюарт казался мне вполне приличным человеком, и, потом, я уже была с ним знакома. Огорчение, которое выражало его лицо, было сильнее, чем я могла выдержать.
– Завтра пообедать было бы неплохо. Встречайте меня в пять тридцать, хорошо?
– Я обещаю, что мы будем есть на первом этаже, если мне удастся найти такой первый этаж, где нормально кормят. Кстати, если вам интересно, – добавил он, – меня зовут Стюарт, Стюарт Уолш. – Он улыбнулся, показав слегка кривые зубы, но умудряясь при этом выглядеть почти красавцем.
– Ах да, я Андреа Корелли, – ответила я.
Позже, когда у меня было достаточно времени, чтобы удивиться, как договорилась о свидании с человеком, которого почти не знала, я поняла, что Стюарт уже не был для меня незнакомцем. В последние несколько недель он постепенно стал частью моей жизни: я искала его глазами по утрам в вестибюле, и мне было грустно, когда я его не видела, и я уже любила его серые глаза и его кривую улыбку. Узнать его имя было теперь чистой формальностью.
Стюарт был бухгалтером в фирме «СПА». Он много работал, его будущее было надежно обеспечено, ему было двадцать девять лет, и он хотел жениться: последовательный человек с тщательно спланированной жизнью.
В характере Стюарта полностью отсутствовал авантюризм или романтика. В то время, когда практически вся Америка носила оранжевые или розовые рубашки и психоделические галстуки, рубашки Стюарта были белыми и он носил темные галстуки в аккуратную крапинку. Это должно было мне кое о чем сказать.
Его представление об ухаживании за женщиной состояло в ужине в хорошем ресторане, где подают нежную свиную грудинку. Для развлечения он предпочел концерты симфонического оркестра, хотя в его сердце оставалось место для Артура Фидлера и «Бостон Попс». Романы он не читал: он всегда был глубоко погружен во что-нибудь техническое, а легким чтением для него была «История цивилизации» Вилли и Ариэля Дюран.
Мои вкусы были более эклектичны: музыкальный театр, индийская еда, в то время еще не популярная, поэтому ее непросто было найти, и песни Пресли. Я хорошо танцевала, мы с Ричардом…
Стюарт не очень хорошо танцевал и не много пил, поэтому мы не ходили на вечеринки или в бар с компанией: у него не было компании, и я с этим смирилась.
Зато он ничего не изображал из себя: честность и порядочность были написаны у него на лице. Он не лгал, не сочинял истории, в которых выглядел бы лучше, чем на самом деле: то, что вы видели в нем, то вы и получали. Я видела человека, который заботился обо мне, и, когда он сказал, что будет любить меня до конца жизни, мне пришлось поверить ему. Это был не тот человек, который стал бы обманывать меня за спиной, а я нуждалась именно в такой верности.
Мы также не «прошли весь путь», но на этот раз наибольшее сопротивление оказал Стюарт. Мы обнимались, даже немножко ласкались, но, дойдя до горячей стадии ласк, когда мы, возможно, уже могли бы забыться, он отстранился, поправил свой галстук и извинился за дерзость. Он был старше меня, он был другой, он уважал меня, он был слишком интеллигентен, чтобы хватать мои груди…
Только однажды он чуть не забылся. Девушка из моего офиса пригласила нас к себе на вечеринку, и я потащила туда Стюарта, несмотря на то, что он был против. Как оказалось, он был прав: нам там было неуютно и не следовало туда ходить, но я была рада, что мы пошли, потому что у этой вечеринки было два хороших последствия.
Это была безумная вечеринка, характерная для начала шестидесятых, похожая на те, на которых я бывала раньше. Плохо меблированная квартира была переполнена людьми, едва знакомыми друг с другом. Запах марихуаны тяжело висел в воздухе, заполняя рот и нос до того, что некурившие были не лучше куривших.
Пары стояли у стен, иногда выходя из комнаты, и, заглянув в спальню, я убедилась, что у нас нет возможности удалиться туда.
Мы со Стюартом присоединились к человеческому потоку, перетекавшему из одной полупустой комнаты в другую. Постепенно мы проскользнули за стойку, где было теплое белое вино, наполнили пластмассовые стаканы, перетекли через корабельного вида кухню в то, что должно было быть столовой, почти без мебели, как и вся квартира. Из этой комнаты выходила дверь на балкон, и я схватилась за нее, надеясь вдохнуть свежего воздуха, не пропитанного наркотиками. Это было как сойти с транспортерной ленты: тут же мы оказались зажатыми в темном углу, окруженные незнакомыми нам людьми, стиснутые так сильно, что я ощущала ключи в кармане Стюарта, плотно прижатом к моему бедру. Внезапно меня грубо толкнули к Стюарту, и я поняла, что эта выпуклость не была ключами.
