– В сорок пятом году, перед концом войны, я без памяти влюбилась. Он жил здесь, в Оуквиле. Его отец был управляющим фабрики, а сам он слыл первым красавцем в округе. Мы начали встречаться во время войны, в марте сорок пятого были помолвлены и планировали сыграть свадьбу в следующем году. Мы надеялись, что война к тому времени кончится, но тут его призвали служить в Германию и Францию – в самое пекло, а я осталась наедине с горем. Его послали на трехмесячную подготовку в лагерь, что расположен в Северной Каролине, а перед отправкой на фронт на неделю отпустили домой. Мы не отходили друг от друга ни на минуту. Война уже почти кончилась, и мы знали это. Через несколько месяцев он должен был вернуться, и тогда мы бы в июне поженились, но мы так любили друг друга, что захотели провести вместе хотя бы ночь перед тем, как он уедет. И однажды, за два дня до разлуки, я сказала матери, что мы пойдем в кино, но солгала. Я убедила ее, что переночую у подруги, а вместо этого мы сняли комнату в отеле и… вообразили, что уже женаты…
Она умолкла и посмотрела на меня, ожидая, что я буду шокирована. «Эх, мама, мама, я бы тебе тоже могла такое порассказать…»
– Это дурно, знаю, но ты должна понять, как мы любили друг друга, как велика была вероятность того, что его убьют, и мы больше никогда не увидимся. Жизнь – сложная штука, на войне законы не писаны. Dio mio,[3] я дорого заплатила за ту ночь. Это было нехорошо, и добрый Господь сурово покарал меня.
– Ты забеременела?
Она кивнула, а я быстро прикинула в уме сроки и поняла, что не я была ее наказанием, я – не тот ребенок, ибо родилась три года спустя. До меня детей не было, и я верила, что родилась у нее первая.
– Итак, ты забеременела. Что случилось потом?
– Я так испугалась… Я никому не могла сказать об этом. Отец выгнал бы меня из дому, а у меня одной не хватило бы средств, чтобы вырастить дитя…
Она тихо заплакала, слезы покатились у нее по лицу. Это были не рыдания и не свидетельство внутренней боли – просто тихие слезы.
– Как же ты поступила, мам? Ты родила ребенка, он был у тебя?
– Нет, я… он… умер, когда…
– Ты потеряла его?
– Да, да, я потеряла его! У меня был выкидыш! Я таскала тяжести, работала до упаду, намеренно…
Я сообразила, что вся ее боль, все слезы уже выплаканы много лет назад. Эти тихие слезы – лишь воспоминание о боли и страдании, которые она вынесла.
– Но почему? Вы ведь собирались пожениться. Ты не сказала ему?
– Когда я обнаружила, что беременна, то написала ему в лагерь и поинтересовалась, сможет ли он устроить так, чтобы мы могли пожениться как можно скорее. Я предлагала ему следующее: я еду на выходные в Нью-Йорк, он тоже, и там мы быстро оформляем брак. Я написала и стала ждать ответа. Прошел месяц или даже больше, прежде чем он написал мне ответное письмо, длинное письмо. Он оказался не готов к женитьбе, и тем более к отцовству. Так как мы были вместе всего одну ночь, он вообще отрицал, что это его ребенок. Он не хотел меня больше видеть, никогда!
Все это было сказано ничего не выражающим голосом, в котором не было места эмоциям, будто мать читала из мрачной книги истории.
– Я была уже на третьем месяце, когда это случилось… Я перестала думать об осторожности. Я чувствую себя так, словно… словно убила своего ребенка, своего сына!
Взгляд ее был устремлен в пространство, в другое время, но вдруг она опять подхватила нить рассказа:
– Мое здоровье не пострадало, но душа… Все будто подернулось черной пеленой, и я впала в депрессию. Мать думала, что я тоскую от разлуки с любимым, и принималась расписывать, какая чудная жизнь у меня начнется после его возвращения, когда мы будем жить в доме управляющего фабрикой или в нашем собственном доме, за рекой. Ее дочь должна была стать одной из самых богатых женщин города, и она так гордилась. Мне было совестно рассказывать ей, что больше мы никогда не увидим этого молодого человека.
Когда я вышла замуж за твоего отца, я солгала ему, что он у меня первый. Я так и не сказала ему правды, и он умер, не ведая о моем стыде. Я не заслуживала такого хорошего человека, Андреа, но полюбила его и благодарна ему за все годы, что мы провели вместе.
Теперь я была в курсе, на что намекал отец тогда, в больнице. Он знал, но слишком любил мать, чтобы выпытывать секреты. Он держался все эти годы, и я почти наверняка разбила бы ей сердце, сказав об этом. Мать продолжала тихо плакать, а я подыскивала слова утешения. Она так никогда и не простила себе потерю ребенка, но, по крайней мере, встретила доброго человека, который полюбил ее. А с тем трусливым ублюдком ей не по пути.
Да и кто бы он ни был, для нее лучше было держаться от него подальше.
Пытаясь разрядить обстановку, я проворковала, изо всех сил подражая голосу героини «мыльной оперы»:
– И когда на золотом западе садится солнце, мы говорим счастливой семье Корелли «до свидания».
Она лишь слегка улыбнулась, я же рассмеялась:
– Тебе повезло, мама, у твоей печальной истории – счастливый конец. По крайней мере, ты больше не видела этого хлыща.
Лицо ее помрачнело:
– Увы, видела. Я же говорила тебе, что была наказана за свой грех, а расплачиваться заставила тебя.
Ну, что ты с ней будешь делать! Она становится совершенно невыносимой, когда заводит речь о сексе и морали. Но теперь я понимала ее и прощала. Должно быть, это у нее из-за переживаний, что и со мной
