войну.
Безумец, впервые выдвинувший это обвинение, обладал хорошими манерами и, по его собственным словам, был продуктом'среднего слоя средних классов одного средних размеров городка в центральных графствах Англии'[169]. Джон Аткинсон Гобсон обладал крайне болезненным видом, постоянно беспокоился о своем здоровье, а вдобавок ко всему страдал от дефекта речи, из-за которого не мог толком читать лекции. Он родился в 1858 году и с ранних лет готовился к академической карьере в Оксфорде. Все дошедшие до нас детали его биографии (а их не так уж и много — этот стеснительный и скромный человек успешно избежал попадания в справочники'Кто есть кто') убедительно говорят о том, что юноша был создан для уединенного существования в престижном частном учебном заведении.
В дело вмешались два обстоятельства. Гобсон начал читать работы британского критика и эссеиста Джона Рёскина. Последний высмеивал одержимость буржуазной викторианской Англии деньгами и возвещал:'Богатство — это жизнь!' У Рёскина Гобсон перенял представление об экономике как науке о людях, а не бездушных кусках материи и тут же оставил оттачивание ортодоксальных доктрин и начал рассуждать о добродетелях мира, где добровольные ассоциации рабочих будут ценить человеческую личность куда выше, чем грубые охотники за зарплатой и прибылью. Гобсон настаивал, что его схема'была так же неопровержима, как построения Евклида'.
Этот искатель Утопии вполне мог завоевать всеобщее уважение, ведь англичане любят эксцентриков. Но в мире экономики он стал изгоем, и виной тому было его инакомыслие и презрение к традиционным добродетелям. Как-то раз он оказался в компании Альберта Меммери — оригинального мыслителя,успешного предпринимателя и бесстрашного альпиниста в одном лице (судьба уготовила ему гибель на склоне горы Нанга Парбат в 1895 году).'Не стоит и говорить, — писал Гобсон, — что наше общение не касалось земных вещей. Помимо всего прочего, этот человек был покорителем высот интеллектуальных…'[170] Меммери пространно рассуждал о причинах тех периодических перепадов в торговле, что так досаждали предпринимателям уже в первой половине XVIII века, и пришел к определенному выводу. По словам Гобсона,'представители профессуры посчитали его доводы не более осмысленными, чем попытки доказать, что Земля плоская'[171]. А дело было в том, что, словно прислушиваясь к Мальтусу, Меммери считал главной причиной спадов излишние сбережения, иными словами — хроническую неспособность системы обеспечить достаточную покупательную способность, чтобы ее хватило на приобретение всех произведенных в экономике товаров.
Сначала Гобсон был настроен критично, но затем убедился в правоте друга. Вдвоем они написали'Физиологию промышленности', на страницах которой изложили свое еретическое суждение: сбережения являют собой прямую угрозу для процветания. Для официального мира это было уже чересчур. Разве все великие экономисты, начиная с Адама Смита, не учили нас, что сбережения — лишь одна сторона золотой монеты накопления? Обвинять сбережения в создании безработицы было не просто нелепо, Гобсон и Меммери атаковали один из столпов общественного порядка — расчетливость. Экономический мир был потрясен; Лондонский университет счел возможным обойтись без лекций мистера Гобсона, а одно благотворительное общество отозвало приглашение выступить там с речью.
Казалось бы, проблемами империализма тут и не пахнет. Но созревание идей — крайне непредсказуемый процесс. Опала побудила Гобсона перейти к социальной критике. Новоиспеченный критик обратил свое внимание на главную политическую проблему того времени — Африку.
Прелюдия к событиями в Америке была насколько сложной, настолько и волнующей. Голландские поселенцы сформировали независимые штаты в Трансваале еще в 1836-м — это были дружные общины'издевавшихся над неграми набожных' фермеров. Какой бы обширной, солнечной и веселой ни была облюбованная ими земля, она таила в себе куда большие богатства, чем те, что лежали на поверхности. В 1869 году там обнаружили бриллианты, в 1885-м — золото. Уже через несколько лет на смену тиши деревенского поселения пришла суета охваченной спекулятивной лихорадкой толпы. На горизонте замаячил Сесил Родс[172] с его проектами железных дорог и фабрик; в приступе безрассудства он дал добро на вторжение в Трансвааль, и этого было достаточно для находившихся в постоянном нервном напряжении англичан и голландцев. Началась Англо-бурская война.
К этому моменту Гобсон был уже в Африке. Этот'смиреннейший из всех созданий Господа', как он сам себя называл, побывал в Кейптауне и Йоханнесбурге, разговаривал с Крюгером и Сметсом[173] и даже ужинал с самим Родсом накануне нападения на Трансвааль. Тот был сложным, если не сказать совсем непредсказуемым человеком. Вот что он заявил в беседе с одним журналистом за два года до начала африканских событий:
Мы не знаем доподлинно, делился ли он подобными планами с Гобсоном; скорее всего, да. Большого значения это не имеет. То, что предстало взору Гобсона в Африке, поразительно точно соответствовало той экономической ереси, за которую были осуждены он и Меммери, — теории перенакопления.
Он возвратился в Англию, где писал статьи о джингоизме[175] и войне в Африке, а в 1902 году представил на всеобщий суд книгу, где в его заметки об Африке удивительным образом вплетались еретические взгляды.
Эта книга называлась'Империализм', и ее разрушительную силу трудно переоценить и сейчас. Никто еще не обрушивался с такой яростью на систему, краеугольным камнем которой была прибыль. Маркс утверждал, что в худшем для нее случае система кончит самоуничтожением, Гобсон же предположил, что она может привести к гибели всего мира. Он воспринимал империализм как безжалостную и непрекращающуюся попытку капитализма вырваться за собственные рамки; попытка эта требовала завоеваний финансового характера, а значит, существенно повышала риск войны. Подобного осуждения капитализма с позиций нравственности мир еще не видел.
В чем же была суть выдвинутых Гобсоном обвинений? В своей отвлеченности и неотвратимости предсказанного исхода рассуждения Гобсона были вполне близки марксистским (хотя сам Гобсон не симпатизировал ни марксистам, ни их целям). Так, он говорил о неразрешимых внутренних противоречиях капитализма, которые неизбежно ведут его к превращению в империализм — не в силу стремления к завоеваниям, но лишь ради собственного экономического выживания.
Раздиравшей капитализм изнутри проблемой было неравномерное распределение богатства, и нельзя сказать, что до этого ей уделяли достаточно внимания. Тот факт, что функционирование основанной на погоне за прибылью системы зачастую приводило к неравенству, долгое время был поводом для нравственного порицания, но именно Гобсон первым обратил внимание на его экономические последствия.
И они того стоили. Неравенство в распределении доходов приводило к парадоксальной ситуации, когда ни бедные, ни богатые не могли потреблять достаточное количество благ. Бедные ощущали нехватку вследствие скудности своих доходов, в то время как богачам всего не хватало именно потому, что их огромные состояния было не на что потратить! Иными словами, продолжал Гобсон, чтобы избежать
