стога.
Он так и сделал. А потом стал отряхиваться, подпрыгивая и хлопая себя по бокам длинными, покрытыми перьями руками, которые росли у него вместо крыльев.
Порядок!
Птиц внимательно огляделся, переступил с одной лапы на другую и вдруг побежал к видневшейся неподалеку деревне. Мелькнул покосившийся плакат «Вылезай из стога — отряхнись и оглянись», ржавый трактор с надписью на дверце кабины «Не подходите! Мины!». Из — под трактора виднелись кирзовые сапоги и доносился мощный, богатырский храп. Еще через несколько десятков метров Птиц проскочил бетонный столб с корявой надписью «Совбесхоз имени диктатуры буржуазии» и тут же столкнулся с длиннозубым шуршунчиком, спешившим на охоту. Увидев Птица, рыба — пила, которую шуршунчик вел на коротком поводке, аж застонала от удовольствия и бросилась в атаку.
Не желая связываться, Птиц просто перепрыгнул через нее и побежал дальше. Метров через сто он оглянулся и увидел, как шуршунчик, уцепившись за хвост рыбы — пилы передними лапами, задними крепко упершись в землю, пытался вырвать ее костяную пилу из ствола толстого дуба. Вот так — то!
Птиц радостно хлопнул в ладоши и взял курс на ближайший холм. На середине склона он остановился и стал внимательно осматривать змеившуюся поперек холма трещину. Здесь, у его ног, она была тоненькая и не очень глубокая, но дальше становилась все шире и глубже, пока наконец далеко — далеко на горизонте не сливалась с подножием черной стены. Про эту стену ходили слухи, будто она медленно и неумолимо движется вперед, захватывая все большие пространства. Но Птицу до этого не было никакого дела.
Он перепрыгнул через трещину и резво побежал к вершине. Трава так и летела во все стороны из — под его когтистых лап. Пугливые тигрокустики шарахались прочь. Бабочка — сороконожка — секретарь, мимо которой он пробегал, на секунду оторвалась от своих сверхважных дел и, проводив его рассеянным взором, записала в потрепанный блокнот, на обложке которого была нарисована птичка об одном крыле, длинную фразу о пользе долгих подъемов и спусков, которые, безусловно, благотворно действуют на гиперафтальмус.
Вершина холма встретила Птица ветром, двумя бродячими остротами и потрепанным журналом «Вокруг света, полусвета и темноты», забытым в прошлом году заезжим художником, рисовавшим там картину «Возбуждение малой зимы на цель и не…». Одна из бродячих острот повернула в сторону Птица длинную узкую морду и прокаркала, что никто не имеет права ходить по ее холму. Через секунду она резко взмыла вверх и, тяжело махая длинными черными крыльями, полетела прочь. Даже не обратив на ее слова внимания, Птиц ринулся дальше.
Ах, как ему хотелось есть!
Перепрыгнув через председателя совбесхоза, занимавшегося своим привычным делом, а именно медленно жалуясь на ревматизм председавшего и предвстававшего, Птиц попытался вспомнить, когда он последний раз ел, и ужаснулся. Неделю, не меньше! Ну да, это было в тот день, когда он слопал трубу с дома бабки Матрены, а все население деревушки гонялось за ним с вилами и ручными пулеметами. Он тогда спрятался от них в камышах и, прикинувшись ветошью, умудрился не отсвечивать. Правда, ветошь посчитала себя оскорбленной и даже приходила выяснять отношения, но так как личность она несерьезная, дело обошлось одной руганью.
Да, но что же придумать сейчас?
А ноги уже несли его к дому Рахедона — очаровашки. Птиц им безропотно подчинился, давно убедившись, что в вопросе добывания съестного ноги всегда несли его туда, куда нужно.
Дом у Рахедона — очаровашки был стандартный — пятиугольный со входом и с выходом, что было очень удобно. К неудобствам же относились окна в форме сердечек. Наружу через них выскочить было совершенно невозможно. Кстати, пора действовать. Но что же придумать? А вот что…
Проскользнув в огород Рахедона — очаровашки, Птиц остановился возле стоявшего на его краю пугала. Сойдет! Сняв с пугала старую заячью шапку, Птиц нахлобучил ее себе на голову, потом завернулся в добытый таким же способом, усеянный бесчисленными дырами, из которых торчали клочки ваты, лапсердак.
Ну вот, теперь осталось только втянуть шею. Больно уж она длинная.
Птиц попробовал. Получилось! Ну что же — вперед.
Метнувшись к дому, он услышал, как кто — то из проходивших по улице людей истошно закричал. Но это уже не имело никакого значения. Рывком распахнув дверь, гулко топая, он пробежал через сени и, ворвавшись в кухню, увидел Рахедона — очаровашку.
— Пожар! Рятуйте! — громко закричал Птиц.
Рахедон побледнел и как был в одних только запорожских шароварах, которые он в прошлом году выменял у заезжего пилигрима на фонарик, бросился во двор.
Прекрасно!
Посвистывая от возбуждения, Птиц подскочил к занимавшей половину кухни печке и, выворотив из нее кирпич, проглотил.
Прелесть!
Он прищелкнул от удовольствия языком. Потом проглотил следующий, еще один.
Блеск! Вкуснотища! А ну — ка следующий…
— Ах ты, подлец! — пропыхтел вернувшийся со двора Рахедон — очаровашка, бросаясь на Птица с кочергой.
— А в чем дело? — спросил Птиц и, выхватив у него из рук кочергу, моментально ее слопал.
— Да я же тебя, стервеца! — ошалело прошипел Рахедон, кидаясь к стене, на которой висел старинный мушкетон.
— Фи, как вы дурно воспитаны, — произнес Птиц и, мгновенно скинув лапсердак, бросился к выходу. Выскочив на улицу, он с ужасом увидел бегущую ему навстречу толпу. Впереди, размахивая своей старой шашкой, несся дед Пахом. Увидев Птица, толпа взвыла:
— Вот он, подлец! Бей его, заразу! Всю деревню без печей оставил! А ну как зима?!
— Мне странно это с важней стороны, — пробормотал Птиц и, сорвав с себя шапку, кинул ее деду Пахому в лицо. Дед споткнулся и упал. Те, кто бежал за ним, тоже споткнулись и упали. Получилась куча — мала. Воспользовавшись этим, Птиц бросился наутек.
На бегу он бормотал:
— Как же, оставил без печей. А мне с голоду помирать?
Сзади шумела нагонявшая толпа. Возле Птица засвистели камни, вилы и хомуты. А он бежал, мечтая только о том, чтоб добраться до леса. Там — то им его не взять. Вот и окраина. Птиц обрадованно подпрыгнул, и в этот момент из — за деревьев и домов хлынула другая толпа.
Засада! Попался!
Чувствуя, что теперь уже влип по — настоящему, Птиц заметался, пытаясь найти хоть малейшую лазейку, а вместе с ней шанс на спасение…
Бесполезно.
А люди, сообразив, что наконец — то его поймали, возликовали. Они кричали Птицу обидные слова, улюлюкая, показывали ему «козу», а потом кто — то предложил показать ему заодно еще и кузькину мать. За ней сейчас же побежали, а сам Кузька, стоявший неподалеку, застенчиво хлопнул себя по щекам фиолетовыми ушами и потупился.
Птиц был в полном отчаянии. Ему не хотелось глядеть кузькину мать, так как было известно, что увидевшие ее птицы или животные навсегда становились домашними. Нет, это Птицу ничуть не улыбалось. Люди к тому времени уже взяли его в плотный полукруг и прижали к ближайшему забору. Правда, слишком близко никто подходить не хотел. Уж больно здоровый и острый был у Птица клюв.
А он, затравленно озираясь, все пытался найти возможность ускользнуть и не мог. Толпа же тем временем веселилась, и больше всех радовался Рахедон — очаровашка, размахивавший над головой старым хомутом и всем и каждому объяснявший, что он сделает с этим пожирателем кирпичей. Он просто купит одноколесную тележку и будет запрягать в нее этого Птица, чтобы возить на нем по воскресеньям, на местный базар, приносящих сгущенку голубых жуков и свежие ростки консервированного перца.
— Фигушки, — отчаянно закричал Птиц. — Не будет этого!
