впечатляла.
И только потом, позднее, Аттвуд понял, зачем бароном были сказаны эти слова.
…Отрывистый писк локатора разбудил Оскара. Как всегда, возвращаясь знакомой дорогой, он не упускал случая поклевать носом минуту — другую, просыпаясь, однако, от малейшего толчка буера, от любого звука. Ничего особенною — в амбразуре крыла все так же блестит Ледяная Звезда, а локатор пищал оттого, что засек на горизонте огромный парус пассажирского экспресс — буера. Его синий топовый маяк заметно смещался влево: стало быть, экспресс идет в Столицу. Следом за синим огнем в амбразуре сместилась и Ледяная Звезда: Оскар шевельнул пальцами в «кастете» управления — шкоты передали легкое движение руки на рулевое лезвие, чуть шевельнулось крыло паруса, и буер вернулся на верный курс.
Оскар снова вздремнул, но тут совсем рядом истошно заорала непригодная даже на чучело певчая сова, падальщица.
«Какой идиот назвал ее певчей?!» — в который раз подумал Оскар. Если бы все песни были таковыми, люди бы давно перевешались…
Он глянул на звезды, потом на карту: до Старой Трещины оставалось от силы полчаса ходу. Оскар снова шевельнул «кастетом»… Когда буер окончательно остановился, сдвинул «фонарь» кабины, уперся руками в борта и одним прыжком выскочил из кабины на лед. С первого взгляда все было в порядке полном, но перед прыжком через Старую стоило осмотреть буер детально, ослабить крепления ледяного балласта и обязательно проверить стопор рулевого лезвия. Находились ухари, которым было наплевать на этакие мелочи: лихие парни рано или поздно валились на дно Старой Трещины. Там они все и остались… Оскар вынул из носового гнезда прожектор, подключил к своему энергобрикету и пошел вокруг буера, но прежде выволок с пустого заднего сиденья длинный меч без ножен и прицепил его на пояс, просунув в специальную проволочную петлю.
— То — оже мне, Ледовый Корсар!.. — ухмыльнулся Оскар. Меч здорово мешал, но уж больно сподручно было им отбиваться от хищных пингвинов, особенно когда эти твари сбивались в стаи: тем паче что игломет не всегда брал толстые шкуры матерых зверюг.
Как и следовало ожидать, все пребывало в полнейшем порядке, а иначе хоть что — нибудь непременно задребезжало на быстром ходу. Оскару досталось немного работы: ослабить рычажные фиксаторы, чтобы ледяной балласт сбрасывался мгновенно, и еще раз, для очистки совести, обойти вокруг машины с инспекторской проверкой. Напоследок он достал из — под левого налокотника узкую красную ленточку и пустил ее по ветру, стиснув кончик двумя пальцами. Ленточка вытянулась, словно линейка, Оскар пристально взглянул на Ледяную Звезду; снова — на ленточку, разжал пальцы, и ее мгновенно унесло с глаз долой. Как всегда Оскар подумал, что Богу такое ничтожное приношение безразлично, но — обычай следовало соблюдать даже наедине с собой, да и ветер стоило лишний раз проверить перед прыжком. Если разведка была удачной, это еще не означает, что и дальше, до самого возвращения, все покатится словно по колее.
Когда Оскар вновь забрался в кабину, стянул перчатку и сунул пальцы в «кастет», где — то поблизости заорали сразу две певчие совы.
— А, чтоб вам провалиться… — пробормотал Оскар и принялся разворачивать парус таким образом, чтобы Ледяная Звезда пришлась точнехонько на центр амбразуры. — И какого черта здесь насобиралось столько этой клятой нечисти…
Буер сразу же схватил ветер, и понесся, набирая скорость, по стеклянно — гладкому полю. Минут через двадцать, когда справа мелькнула первая вешка, Оскар заметил, что чей — то буер проходил здесь совсем недавно: царапины на льду еще не успели затянуться. Но размышлять об этом времени не оставалось, зеленые вешки проносились одна за одной по обе стороны. Промахнув красные вешки, Оскар сбросил «кастет» с правой руки, а левой дернул на себя до упора рычаг с оранжевой рубчатой головкой, и парус раскололся вдоль, распался на два длинных крыла. Рычаг назад, от себя — и на самом краю Старой Трещины тяжело грохнул балласт, чтобы лететь дальше, вниз, своим путем — на дно глубочайшей расселины, а полегчавший буер уже парит над нею, и Оскар с неодолимой дрожью считает мгновения полета… Во время прыжка он уже ничего не может ни сделать, ни поправить. И только судорожно переводит дух, когда лезвия ударились об лед на другом краю Трещины, но тут же буер сотряс еще один удар, левое крыло со скрежетом отлетело к чертям совиным, и искалеченная машина закружилась в каком — то бешеном вальсе, лишь по великой удаче не рухнув в расщелину, а Оскара ка — а—ак вышвырнуло из — за расколовшейся кабины, но тоже, к счастью, в сторону от края…
Что — о—о?! Я же здесь всегда прыгал!!! Только и успел подумать он, прежде чем шваркнуло об лед с неимоверной силой.
…Очнуться ему помогла внятная ругань: чувствовался столичный акцент; мало что понимая из — за звона в голове, Оскар с огромным трудом поднялся на ноги, постоял, шатаясь, попытался покачать головой, но что — то мешало…
— Слава Богу, — донеслось сзади; ругань прекратилась. — А я думал, что так и сдохну, не дождусь, покамест ты очухаешься…
Оскар медленно развернулся, всем корпусом. В луже заледеневшей уже крови лежал Сова Тепанов и корчил зверские рожи. Рядышком с ним, тоже покрытая кровью, валялась кривая сабля.
— Здорово, Сова, — пробормотал Оскар. — Отличное же времечко ты выбрал для харакири. Особенно — местечко…
— Тебе все шуточки… — говорил Сова гораздо тише, чем ругался, …а я сейчас окочурюсь…
— Раньше надо было окочуриваться, — ответил Оскар. — Теперь я тебя вытащу.
— На себя посмотри, вытаскиватель… — по — прежнему тихонько посоветовал Тепанов.
— Успею еще. Как — нибудь… — Оскар опустился на колени рядом с раненым. — Что у тебя?
— Заливал балласт, пингвины налетели. Пока отбивался, разгонял, они у меня успели выдрать фунтов десять мяса… Ну, троих гадов я положил, вон там валяются…
И верно, чуть поодаль примерзли к окровавленному льду три мохнатые кучи. Оскар плюнул в их сторону: так велел обычай, да и веление души требовало; достал из аптечки на поясе вечный шприц, поискал на Тепанове живое место и сквозь костюм воткнул иглу в тело; затем достал пакет с «липучками» и принялся сверху вниз бинтовать…
Тепанов был мужик крепкий, и обычной дозы наркотика, положенной в таких случаях для обезболивания и отключения, оказалось маловато, чтобы сразу нокаутировать его организм.
— Спасибо, Оскар… Но я, наверное, все равно подохну. Прости… Это об мою балластину ты расшибся… Я когда с тварями возился, рычаг задел, ну, она и поползла… А облегченный буер потом сдуло прямиком в Трещину. Подфартило, короче, дальше некуда…
Ладно, угольками сочтемся. Полежи. Пока я шлюпку соберу.
— Нет, постой… Слушай, покамест я не сомлел… Вот здесь, — Сова коснулся поясной сумки, — мое завещание, отдашь дочери…
— Какой такой еще дочери?
— Моей… Она в городе живет… Дочка моя… Найдешь, ей отдашь.
— Сам отдашь.
— Возьми, слышишь, возьми!.. — Тепанов дернулся к сабле.
— Ладно, ладно, давай уж, — грустная ухмылка искривила губы Оскара, а то еще зарубишь своим ятаганом, как пингвина.
Оскар снял с раненого сумку, прицепил на пояс себе.
— Там, — Сова показал на сумку, — футляр, маленький такой, это тебе, возьми… Кроки… Там кроки… как найти библиотеку… их библиотеку… хорошо все — таки, что тебе отдавать приходится, а не кому другому…
— Ты бредишь, — спокойно сказал Оскар.
— Клянусь дочкой… Я в здравом уме. Я нашел библиотеку, Оскар, представляешь, я… Ежли подохну — кроки твои, и библиотека — твоя… Только отдай завещание, и не оставляй меня на съедение совам. И еще… приди на мои похороны, помяни мою грешную душу. И помоги… Помоги Сибил…
Он засыпал. Оскар разогнулся и только сейчас осмотрел самого себя. Ничего утешительного: костюм сбоку разодран, рана глубиной в полдюйма, по всей видимости, разорвал бок о фиксатор фонаря…
