и отказать не захочет, а как поглядит на тебя теперь, сразу выгонит. Мало радости теперь на тебя глядеть. И глаза не три — красные будут. У тебя пудра с собой есть?
Вера удивленно пожала плечами.
— Вы вот, молодые, теперь не пудритесь, — заметила Левандовская, — а хорошая пудра — великое дело. Стой здесь, я принесу. А то вон пятна красные по щекам, зачем нам с тобой это надо?
Однако приукрасить Веру не успела — послышался звук открываемой двери.
— Галка! — голос следователя был весьма довольным. — Где вареники? Ты обещала!
Галина Петровна обняла гостью мощной рукою и вывела в коридор.
— А, вы! — нахмурился Левандовский. — И сюда, значит, просочились? Вот уж, слезами меня не проймешь. Не слишком-то умный метод.
Вера подняла голову и решительно посмотрела ему в глаза. Она почувствовала, что слезы заставили ее упасть в его мнении, и надеялась убедить — больше их не будет. Похоже, это ей удалось. Следователь немного смягчился и почти доброжелательно произнес:
— Идите домой и не мучьте себя зря. Все равно ничем не можете помочь!
И тут вмешалась Галина Петровна.
— Зато ты можешь, — спокойно парировала она. — Вот что, Толик! Ты устроишь девочке встречу с сестренкой.
— Что? — потрясенно переспросил тот, а она уверенно продолжила:
— И не отговаривайся, пожалуйста, вашими дурными законами. Ну, нарушишь самую малость, эка невидаль! Никто тебя за это не осудит. Наоборот! Шибко принципиальных, их никто не любит. Лучше, наверное, прямо сегодня, чтобы девочке лишнюю ночь не маяться, но если уже поздно, значит, завтра. Утром. Идет?
Левандовский бросил на Веру косой взгляд, в котором проскользнуло нечто вроде восхищения, но вслух обратился к жене тоном, полным иронии.
— Значит, пытаешься склонить супруга к нарушению служебного долга? Ну-ну. Не ожидал! Однако долг превыше всего, Галчонок. «Часто слышим мы упреки от родных…» Как там дальше? «Только снова поднимает нас с зарей и уводит за собой в незримый бой наше чувство долга».
Он гордо поднял руку, декламируя последние строки, и выпятил грудь.
— Ты мне зубы-то не заговаривай! — погрозила пальцем Галина Петровна. — Ты говори ясно. Да или нет?
— Конечно, нет. А ты чего ожидала?
— Это ты чего ожидал? — подбоченясь, осведомилась она. — Вареничков? Ладно, кушай свои варенички. Нескоро в другой раз домашним-то себя побалуешь.
— Это почему? — опешил Левандовский. Он был явно не готов к подобному повороту.
— А потому! Чтобы я да для этакого индюка надутого у плиты игзоляться стала? Да ни за какие коврижки! Ишь, разбежался! Ха!
— Буду ходить в столовую, — жалостливо вздохнул несчастный муж. — Хотя для моего желудка это вредно. Ой, как вредно!
Вера поняла, что последней фразой он нанес жене хитрый удар, однако та парировала его гениально.
— Ладно! — согласилась она. — Буду готовить. Кашу тебе варить буду — самое милое дело. Свеклу — тоже для желудка вещь полезная. И все! Никаких вареничков!
— Без вареничков? — уныло уточнил Анатолий Борисович, словно не веря собственным ушам.
— Борщ! — с энтузиазмом прервала его Галина Петровна.
— Борщ будешь варить? — воспрянул он.
— Нет! — злорадно выкрикнула она. — Никакого борща! Да, еще драники! И смаженцы! А еще такие голубцы, ну, знаешь, какие ни у кого, кроме меня, не выходят! Еще Люська пыталась научиться, да без толку! И кулебяки! Так вот, больше и не надейся!
И Галина Петровна, высоко подняв голову, с торжеством оглядела мужа, точно полководец поле выигранного сражения.
Да, сражение и впрямь было ею выиграно. Лицо Левандовского выражало искреннюю растерянность.
— Первый раз такое, — обратился он к Вере. — Крепко вы ей понравились, — и с последней надеждой повернулся к жене: — Галочка, это же шантаж!
— Ну, да, — гордо кивнула та. — А что, закон твой не велит? Ну, так сажай в камеру мать твоих детей, с тебя станется. Раз молоденькую девочку не жалеешь, так чего меня, старую грымзу, жалеть!
— О боже! — развел руками следователь. — Главное, успокойся. Ну, устрою я им встречу. Не вижу в ней никакого смысла, один вред, но, раз тебе приспичило, бог с вами со всеми! Приношу свои извинения, Вера Дмитриевна.
— За что? — не поняла Вера.
— Что назвал ваш метод глупым. Скажите, вы всегда добиваетесь, чего захотите, а?
— Нет, — улыбнулась она, — крайне редко. Так сегодня уже поздно или не очень?
— Ну, закон нарушить никогда не поздно, — хмыкнул ее собеседник. — Вот вареничков поедим и поедем. Только учтите, ненадолго, и одних я вас не оставлю. Я теперь от вас, Вера Дмитриевна, всего могу ожидать. Спустите сестрицу по веревочной лестнице из окошка, а я потом отдувайся. Никогда больше не возьмусь за женское убийство! Лучше бандитские разборки. У бандитов, у них хоть какая-то логика, а чего ждать от женщин, сам черт не скажет.
*****
Всю дорогу Веру терзала одна мысль. Если Лизка невиновна, проблем нет. Она расскажет правду, Левандовский услышит и поверит. Или не поверит, но хуже, чем сейчас, все равно не будет. А вдруг сестра виновна? Вера вызовет ее на откровенность, а следователь воспользуется полученными сведениями для того, чтобы мотивировать обвинительное заключение. И выйдет, что она, Вера, собственными руками засадила бедную девочку в тюрьму! Так не годится. Это ж надо быть настолько глупой, чтобы не продумать подобную ситуацию заранее! Следует смотреть хотя бы на шаг вперед, а не тыркаться, точно глупая бабочка у настольной лампы. Что же теперь делать? Как построить разговор, чтобы он был понятен только им двоим, но не посторонним? Они выросли вместе, они — почти единое существо, они часто понимают друг друга без слов…
И тут Вера вспомнила развлечение детских лет. Решив кого-нибудь разыграть — а сестры обожали веселые розыгрыши — они делали особый жест: указательным пальцем ты прикасаешься к левой щеке. Жест означал, что сейчас последует выдумка. Если его помнит Вера, то не забыла и Лизка. Нет, не должна забыть!
Комната для свиданий оказалась разделена на две части стеклянной перегородкой. Дурацкое это стекло совершенно лишило Веру душевных сил. По кинофильмам она представляла себе решетку и надеялась через нее взять сестру за руку и держать все отпущенные им минуты. А тут — стекло. От разочарования и боли на глазах выступили слезы, но Вера быстро их смахнула. Она не имеет права мучить Лизу еще и своим горем, она должна поддержать ее, придать ей мужества!
И все же при появлении сестры Вера вздрогнула, прикусив губу. Куда делся доверчивый взгляд балованного ребенка, ни разу ни от кого не видевшего обид? Взгляд, светившийся, словно солнечный луч, и привлекавший любые сердца, выделявший Лизку среди сотен, тысяч, миллионов, единственный на целый мир! Исчез, будто и не было никогда, и, скорее всего, навечно. Теперь на вас смотрел маленький, затравленный, растерянный зверек, отовсюду ждущий беды и не умеющий с нею бороться.
— Лиза! — позвала Вера.
Лиза ахнула и отшатнулась, но тут же, рванувшись вперед, припала лбом к проклятому стеклу. Припала и Вера. Если б не оно, сестры касались бы друг друга.
— Я тебя даже не узнала сразу, — прошептала младшая, плача. — Это ты из-за меня такая, да? Ты прости меня, Верочка.
— О господи, родная! — вскричала старшая. — Но я-то тут при чем? Со мной все нормально. Главное — это ты.
Она помнила, что времени у них мало, и заставила себя отстраниться.
