— Я пришла предупредить вас, — торопливо заговорила она, — они нашли ваш шалаш... они хотят сегодня загнать вас на пастбище...
Это было совсем не то, что она собиралась ему сказать. Его глаза оставались непроницаемыми. Они были очень темные, какие-то сверлящие, и она вдруг подумала, что они похожи на глаза животных или птиц своей настороженностью, особым умением различать и опознавать, которым она не обладала. Щетина давно не бритой борода белела на его темном от загара лице.
— Я... если бы вы только согласились уйти, — сказала она. — Они хотят, чтобы вы ушли, больше ничего, они не понимают...
Ее слова умерли от жары и тишины. Она видела, как по его лицу ползают мухи.
— Я хотела помочь вам, — продолжала она, презирая себя за то, что ей так страшно.
Только пальцы, сжимавшие ружье, чуть шевельнулись. Его неподвижность невозможно было вынести. Вдруг она зарыдала — громко, безобразно, давясь слезами, закрывая руками лицо.
Он слегка попятился. В этом движении была какая-то не свойственная людям плавность, и она вспомнила аборигенов, которых видела однажды на севере, совсем не похожих на тех, которые переселились в город и стали такими же неуклюжими, как она. Человек двигался со странной неотвратимостью, как крадутся животные, или колеблются от ветра тонкоствольные деревья в редком лесу. Она не видела, когда он ушел. Она смотрела на деревья, около которых он только что стоял, и плакала.
В конце дня до нее долетели звуки выстрелов, глухие и неправдоподобные, тут же растаявшие в тишине. Она пошла туда, откуда они доносились, и довольно скоро, совершенно этого не ожидая, оказалась на дороге, которая вела к дому Мэкки. Пройдя еще немного, она услышала голоса и закричала. Несколько человек вышли из зарослей на дорогу. Она бросилась к ним, но тут же остановилась. Немного дальше на дороге она увидела «лендровер» и рядом полицейского.
— Мы хватились тебя, — сказал Кен, — обыскали все кругом... Тед нашел то место, где ты перелезла через изгородь, — и все...
— Эти выстрелы... я слышала их...
— Мы искали тебя. Его никто не видел. Он пытался обойти нас, а потом выстрелил в Дона... Нам тоже пришлось стрелять.
Она ничего не сказала, и он добавил:
— Нам пришлось это сделать, Энн. Мы послали за полицией. А где ты была? Как ты здесь очутилась?
Она не знала, что сказать ему.
— Наверное, искала тебя, — ответила она.
К ним подъехал «лендровер», и водитель открыл ей дверцу. Они возвращались назад по иссушенной, разбитой дороге, до которой уже дотянулись зыбкие тени сломанных кустов.
Уильям Невиль Скотт
Герой
— Разузнай о нем все что сможешь Женат ли? Сколько детей? И всякое такое, — сказал редактор. — Сделай что-нибудь подходящее для последней страницы, а я позабочусь, чтобы ты подработал. Нужно, чтобы взяло за душу. Рассказец для воскресного выпуска.
Что ж, кажется, это довольно просто Может, даже удастся сделать серию. Наши военные герои. Как они приспособились к мирному труду. Через двадцать лет!
Тебе не так уж трудно раскопать эту историю в подшивке старых газет. Корабль тонет, а моряк продолжает одной рукой вести огонь. Медали, газетная шумиха. Поблекшие снимки мужчины в матросской форме, вьющиеся волосы, правильные черты лица. Ты внимательно читаешь газеты, тебе придется их прочесть, потому что ты ничего не знаешь об этом событии. Ты был слишком мал — как оно могло удержаться у тебя в памяти? Не много же стоит слава!
Адрес пришлось поискать, но выручил список избирателей. Хорошо еще, что он по-прежнему живет в нашем городе. Ты осторожно едешь по закопченным улицам фабричного пригорода, мимо заборов с выломанным штакетником, которые никто никогда не чинит, и старательно замедляешь ход своей старенькой машины при каждом крутом повороте. Сумерки все плотнее обступают фабричные трубы, за окнами кухонь уныло мелькает свет пыльных лампочек. Самое время. Захвати его, когда он набьет живот и разнежится после чая, тогда он будет разговорчивее. Репортер должен быть психологом. Приходится шевелить мозгами. Ты заблаговременно притормаживаешь и останавливаешься около плохо освещенной и не очень опрятной лавки. Угрюмая женщина, увядшая, как капуста у нее в лавчонке, говорит:
— Да, через пять домов отсюда, на другой стороне.
Ты покупаешь сигареты, ты знаешь, что они выдохлись и высохли, но покупка подбадривает тебя и заставляет женщину, которая топчется за пустым прилавком, отвести от тебя инквизиторский взгляд. (А что, если ты переодетый полицейский?)
Через калитку, которая пропахивает борозду в пыли, вверх по ступенькам. Сейчас главное — постучать как надо.
Просительно и вместе с тем уверенно. За дверью гвалт. Дети, во всяком случае, есть, шеф может не беспокоиться. Ты стучишь — тишина, потом невнятные приглушенные голоса. И вот на тебя уставилась коротконогая полная женщина, у нее за спиной четверо ребятишек, которые тоже едят тебя глазами, а она гонит их назад в кухню.
— Могу я видеть мистера Кейси? Того, что служил во флоте? На работе? Да ведь уже шесть часов!
— У него сменная работа, — жалуется женщина.
По ее тону ты догадываешься, что она неутомимо пилит муже за то, что он работает по ночам и оставляет ее одну; за то, что он брюзжит, когда дети будят его днем (а как дети могут не шуметь?); за то, что он требует еду в несуразное время и завтракает, когда другие, нормальные, уважаемые люди, садятся пить чай. Ты догадываешься, что ей осточертела эта скучная улица, перенаселенные дома, дымящие трубы и глухие, высокие кирпичные стены соседних фабрик. Прискорбно. Когда-то она была ничего себе, пока не пошли дети. Возможно, она была Самой красивой сборщицей пожертвований для армии в 1944 году и вышла замуж за прославленного героя, и все ее мечты улетучились одна за другой, и она до сих пор с этим не смирилась. Про себя ты вздыхаешь, но твои губы растянуты в улыбке, пока ты задаешь все те же избитые вопросы:
— Сколько у вас детей? Ваш муж принимает участие в демонстрации в День анзаков?[2] Дети знают, что их отец герой?
Она морщит лоб, беспомощно теребит волосы и улыбается любезному молодому человеку, а в глубине души предвкушает удовольствие бросить снисходительный взгляд на соседей и, может быть, снова увидеть свою фотографию в газетах, как в 1944 году, это ли была не жизнь! Сердце прыгало от радости, хотя, конечно, стыд и позор, что на войне убивают людей, зато в те времена у всех было больше денег.
— Да, он тут, за углом. В котельной стекольного завода. Он вернется не раньше двенадцати, но сторож вас пустит, ведь вы репортер.
Цепляйся за краткий миг славы, женщина. Я бы ни в жизнь не услышал про твоего героя, не прикажи
