вокруг него, точно не верила, что он вернулся.
— Жив, сын, жив! — хлопал сына по плечу старик Гайлис.
Выбежала разбуженная шумом Эмилия и повисла на шее у брата. Она была одета в легкое платье и по сравнению с Сашей казалась совсем маленькой. Оставив брата, она поздоровалась с нами, при этом глаза ее как-то особенно тепло улыбнулись Тарасу. Я знал, что они дружат.
Со стариком Гайлисом я встречался впервые. Он был сухощав, высок ростом, в залатанном свитре и деревянных башмаках. Он чем-то напоминал мне моего отца. Такая же фигура, скупость и резкость в движениях и так же, как у моего, стриженные машинкой волосы. В эти минуты я был рад за Сашу. Почему-то сейчас, при виде старого Гайлиса, мне вспоминалось, как, лежа в постели, мой больной отец подолгу беседовал со мной. Он говорил со мной, как со взрослым. Мы беседовали о стахановском движении на производстве, о боях в Испании. Отец заставил меня нарисовать карту Пиренейского полуострова и ежедневно отмечал линию фронта.
— Помочь им надо. Трудно им против Франко, Гитлера и Муссолини, — говорил он мне, словно я был в силах оказать помощь истекающей кровью героической республиканской Испании.
Отец Гайлиса хорошо говорил по-русски. Он служил в русской армии, участвовал в 1918 году в разгроме эсеровского мятежа в Москве.
Пока мы разговаривали, хозяйка накрыла стол, поставила путру и хлеб.
— Лудзу![8] Чем богаты, тем и рады. Тарас и Эмилия стояли около окна. Нам пора было уходить, а Тарас о чем-то горячо спорил с девушкой. Я подошел к ним.
— Это наш радист, Виктор, — показав на меня, сказал Тарас. — Он собирается писать о том, как мы живем в Курземе, да никак с мыслями не соберется.
— И обо мне напишите? — спросила Эмилия, обращаясь ко мне.
— Конечно, напишет, — ответил за меня Тарас. — О тебе обязательно.
— О, Петя, — застенчиво возразила девушка (она звала «Тараса» настоящим именем), — обо мне-то и писать нечего.
За хутором группы расстались. Костя Озолс, Колтунов, Саша Гайлис, Казимир Большой пошли на север, наша группа — на северо-восток. Мы побывали на хуторе, где жила семья кинооператора. В дом зашел я один. Женщина, видимо, не узнав, встретила меня недоверчиво. Это меня не удивило: я был здесь в то время, когда мы одевались по-летнему, а теперь зима.
— Холодная зима стоит в Курземе, — сказал я, потирая озябшие руки.
— О, как в Сибири, — ответила она. — Вы редко у нас бываете, но теперь я узнаю. Зайдите в комнату! Муж дома..
«Тот самый» стоял у окна. Накинув на плечи пальто, он курил. Женщина оставила нас одних.
Он предложил мне сигарету, вышел ненадолго в другую комнату и, передавая мне толстый пакет, сказал:
— С Западного фронта прибывает сюда дивизия. Из Германии пришел транспорт с боеприпасами… Прибыли танки. Немцы распространяют слух, что весной они начнут наступление.
Как всегда, сведения «Того самого» имели для нас большую ценность. В пакете, который он передал мне, был план порта с отмеченными на нем военными объектами гитлеровцев и было также несколько фотографий… Фотографии — кадры из хроники, которая снималась в порту.
Прощаясь, он мне посоветовал обойти стороной соседний хутор.
— Какие-то незнакомые люди там появились, — сказал он. — Боюсь, что это агенты гестапо. Точно сказать пока не могу, но советую не рисковать.
Я поблагодарил его, и мы расстались.
От хутора кинооператора до жилища лесника — около двенадцати километров. Мы потеряли не меньше часа на то, чтобы обойти стороной хутор, о присутствии на котором подозрительных людей предупредил кинооператор. Пример гибели Порфильева был у нас свеж в памяти. Люди погибли и вместе с ними исчезли имевшиеся у них ценные разведывательные данные. При нас был пакет кинооператора с планом и фотографиями порта, сведения, переданные отцом Саши Гайлиса. Вскоре нам пришлось переправляться через неширокую, но быструю и довольно глубокую Абаву.
Хотя уже несколько дней стояли морозы, но лед на реке благодаря быстрому течению был тонок, на каждом шагу темнели полыньи. При переправе Сережа и Казимир провалились и промокли по пояс. На счастье неподалеку оказался хутор, где жил приятель Тараса. Там Сережа и Казимир немного просушили одежду. Тарас попросил приятеля дать нам напрокат лошадь с санками на несколько часов.
Мы помчались по проселочной, затем по лесной дороге. Около полуночи остановились в березняке. Отсюда до хутора, напрямик, не больше полкилометра.
Сидя в санках, мы порядочно замерзли и теперь со всем старанием принялись разгребать снег для будущего костра и собирать дрова. Казимир дал лошади сена. Общими усилиями мы раздули огонь, и ребята окончательно высушили одежду.
Тарас и Казимир, ходившие в разведку, сообщили, что на хуторе тихо; в доме темно, никаких подозрительных следов на снегу также не видно. Посовещавшись, мы решили подождать утра. Как будет светать, подъехать к хутору, вызвать хозяина — лесника, мне и Казимиру задержать его, а Тарас и Сережа зайдут в дом; в случае, если найдут там посторонних лиц, обезвредят их.
— Лесник никогда не подумает, что к нему среди белого дня «гости» приедут, — сказал Тарас.
Мы переглянулись. Сережа выглядел совсем мальчиком. Его чистые, всегда румяные щеки, за которые Тарас называет его огурчиком, пылали как-то особенно.
Дождавшись рассвета, мы поехали к дому. Едва успели поравняться с оградой, залаяла собака. Мы насторожились.
— Никого…
Тронулись дальше. Снова собачий лай нарушил тишину. Открылась дверь. На крыльце показался лесник. Он осмотрелся. Заметив нас, он спустился вниз и пошел навстречу.
Сидевший впереди Казимир окликнул его по-латышски:
— Господин лесник, вашего сына и господина Римана вызывают в Кабиле…
— Сын отдыхает, а Римана у меня нет, — ответил лесник, останавливаясь, и, видимо, почувствовав что-то недоброе. — Вы откуда?
— Из Кабиле.
Кдзимир, продолжая разговаривать, не спеша подошел ближе к леснику и вдруг, коротким рывком выхватив из кармана куртки пистолет, направил его на лесника.
— Поднимите руки! Ни слова! Тарас и Сережа ринулись в дом.
Лесник в испуге кривил лицо и кусал губы.
В доме раздались глухие выстрелы.
— В погреб спрятался служака полиции… Еще и отстреливаться пытался. Вот и получил.
Вся волость знала предателей — лесника и его сына. Они помогли гитлеровцам уничтожить партизанские группы в районе Талей, по их доносам гитлеровцы и полиция арестовали и замучили много честных хуторян-крестьян; лесник же выдал Анну — жену Яна, благодаря его доносу погибли Порфильев со своими товарищами и Сорокин.
На этот раз судьба не улыбнулась предателям.
— Ну, что же ты скажешь теперь? — спросил лесника Тарас.
Тот беззвучно глотал воздух, точно пил его. Вдруг он упал на колени и стал молить о пощаде.
— Я не виноват… Пощадите! — лепетал он. — Я все вам отдам, все, что имею, только пощадите!
Лесник побежал в конюшню.
У самых яслей он наклонился, одним рывком поднял доску и вытащил из-под пола кожаный мешочек, наполненный чем-то тяжелым.
— Вот, — он взял его обеими руками и протянул Тарасу.
Много я прочитал в эти минуты на сморщенном, сухом лице лесника. Руки его дрожали, тело согнулось, точно придавленное тяжестью, и вздрагивало.
Изредка он с жадностью поглядывал на монеты. Ему, наверное, казалось, что он мог бы откупиться дешевле. Но лицо Тараса перекосилось, как от боли. Сжав зубы, он схватил горсть монет и с размаху бросил их в сморщенное лицо лесника.
