был расстрелян самими же фашистами. Они заподозрили его в том, что он подослан партизанами, чтобы спровоцировать экспедицию.
КОГДА ШУМИТ ВЕСНОЮ ЛЕС
— говорил стихами Павел Ершов второго мая тысяча девятьсот сорок пятого года, всматриваясь в лес, даже ночью полный весеннего шума, пахнущий смолистой листвой, запахами первых цветов, свежестью… На поляне, где мы находимся, сложен хворост для костров. К нам должен сегодня прибыть самолет и сбросить «гостинцы» с Родины.
Вопреки тому, что читал Павел, время тянется медленно-медленно. Кажется, что сейчас должно светать, самолет сегодня не вылетел, но уходить с поляны никто не желает, мы ждем, до боли напрягаем слух. Нет, в воздухе не слышно знакомого гула. И когда казалось, что все наши ожидания на сегодня не оправдались, вдруг Агеев крикнул:
— Летит! Летит!
— Зажечь костры, — раздалась команда Зубровина.
Через минуту вспыхнувшее ярко пламя озарило поляну.
Самолет прошел мимо, развернулся и пошел на снижение. Вот он покачал приветственно крыльями, и мы увидели падающий мешок… Сбросив груз, летчик сделал круг над лесом, снизился еще и пролетел так низко над площадкой, что, казалось, крылья его касались верхушек деревьев. На несколько мгновений замер мотор, и мы ясно услышали:
— Привет, ребята! — голос прозвучал оттуда, с неба.
Мы были ошеломлены. Десяток шапок взметнулись вверх, мы бежали вслед уходившему самолету, кричали. Не передать словами, как дорог был нам в эти минуты человек, принесший простые и сердечные слова привета с Большой земли. Не было для нас груза дороже этих задушевных слов.
Веселые, взволнованные мы шагали в лагерь. Там новая радость. Володя Кондратьев, дежуривший на рации, сообщил:
— Товарищи, советские войска заняли Берлин. Красное Знамя Победы развевается над рейхстагом!
Мы стояли, не зная, как выразить свои чувства. То, чего мы ждали, — совершилось.
— Товарищи, — я слышу голос Зубровина. — Конец фашистам! Победа!
— Фашистский Берлин пал! — разнеслось над поляной.
Мы впервые за долгое время нашего пребывания в Курземе кричали полным голосом, не боясь, что нас могут окружить враги, что своим криком мы можем открыть себя — Красное Знамя Победы над рейхстагом!..
На глазах у бойцов, ежедневно и ежечасно встречавших смерть лицом к лицу, блестели слезы радости.
Третьего мая я передавал фронту радиограмму о совещании высшего и старшего командного состава курляндской группы немецко-фашистских войск.
Обсуждался вопрос о капитуляции курляндской группировки перед войсками маршала Говорова..
Голосование оказалось безрезультатным. Половина генералов высказалась за капитуляцию, остальные за то, чтобы продолжать сопротивление.
Но и того, что произошло, было достаточно, чтобы составить ясное представление о моральном состоянии фашистских войск в Курляндии.
— Лопнут скоро фашисты в Курземе! — улыбаясь, говорил Костя Озолс.
— Но нам еще может быть жарко, товарищи, если какое-то время не капитулируют фашисты. Пойдет борьба за каждый метр, за каждую просеку, — предупредил Зубравин.
В последующие дни вся линия фронта — от Тукумса до Лиепаи ожила. Артиллерийская канонада гремела днем и ночью. Полиция и отряды СД, недавно еще рыскавшие по лесам в поисках партизан, словно парализованные грозными отзвуками боев, теперь бездействовали. Советские штурмовики и бомбардировщики носились над дорогами, бомбили мосты и скопления маневрирующих гитлеровцев. Данные, которые мы получали со всех сторон, говорили о растерянности фашистского командования. Точно загнанные в клетку звери, фашисты метались на тесной территории «котла», не находя выхода.
Я еще ни разу за семь месяцев пребывания в Курземе не видел Зубровина таким довольным, как седьмого мая, когда они с Колтуновым и Агеевым возвращались после встречи со «старичками».
«Старички» — жители Кулдыги. Это были местные люди, латыши, передававшие нам ценную информацию о движении на дорогах, о дислокации гитлеровских войск. «Старички» не совершали подвигов с автоматами. Они жили в домах, спали на чистых постелях и не мерзли ночью под открытым небом Латвии. Но они жили, выражаясь словами моих товарищей, честно, как люди. Они принимали по радио сводки Советского Информбюро, распространяли их среди населения, искали связи с партизанами и по силе возможности боролись против фашистов. Возглавлял эту «старую гвардию» хороший знакомый Яна Залатиса, в годы Советской власти работавший главным агрономом в уезде.
Зубровин поручил «старикам» следить за штабом армии, расположенным в те дни в Кулдыге. Двое — агроном и другой, работавший дворником при доме, где помещался штаб, заметили, что во время бомбежек штабные офицеры, оставив раскрытыми двери, бежали в бомбоубежище.
Седьмого мая дворник и агроном во время вечерней бомбежки Кулдыги проникли в штаб и выгрузили из столов шесть килограммов документов.
Восьмого мая с раннего утра над Курземой стоял грохот боя. В воздухе рокотали сотни советских самолетов, по дорогам тарахтели тысячи немецких повозок и машин, шедших к западу. Одна из отступавших частей гитлеровцев окопалась на опушке нашего леса.
— Теперь не немцы, так свои, пожалуй, накроют, — говорили возвращавшиеся в лагерь разведчики. — Тесно стало в Курземе!
Воздух вокруг дрожал от взрывов.
Вдруг к вечеру все стихло. Стало необычайно тихо. Лишь изредка звучали одинокие выстрелы. Слышно стало, как поют птицы.
Я так и не мог уснуть в эту ночь.
Бывают же в жизни такие ночи. Как ни стараешься забыться, но сон не приходит и сознание ясное, ясное.
Я лежал на свежих еловых ветках и смотрел на далекие мигающие в темном небе звезды.
Неподалеку мягко шагал по мху часовой. Изредка под его ногами похрустывали сухие веточки. Он подошел ко мне и спросил время.
Было около трех часов.
— Что-то долго наши не приходят, — сказал часовой отходя. — Вот тишина. Даже собак не слышно. Словно передохли все они в эту ночь.
В кустах послышался шум.
— Пароль.
— Мина.
— Москва.
— Сашка! На ноги не наступай, что ты, как калим, распух от радости, — послышался голос Колтунова.
— А ты разлегся на дороге, — звучит в ответ веселый голос Саши Гайлиса. — Гостей привели…
