слово: «Вашингтон». Глаза ее метнулись к настенным часам.
— Время еще есть, — нетерпеливо бросил Ричардсон. — Если он в палате, вызовите. — С этими словами он бросил на стол обрывок телетайпной ленты. — Ванкувер. Сейчас это важнее всего.
Милли быстро пробежала глазами телеграмму и, бросив трубку на стол, торопливо набросала записку. Сложив ее вместе с телеграммой, она запечатала их в конверт и нажала кнопку. Почти тут же раздался стук в дверь, и вошел посыльный.
— Пожалуйста, отнесите и сразу назад.
Когда посыльный вышел, она снова поднесла телефонную трубку к уху и послушала.
Спустя мгновение Милли, прикрыв микрофон ладонью, спросила:
— Но ведь это ужасно — ну, как все в суде кончилось, правда?
Ричардсон с нескрываемой горечью в голосе ответил:
— Если и есть другой способ выставить правительство одновременно тупым, злобным и бездарным, то мне он на ум не приходит.
— И что можно сделать? Вообще-то предпринять что-нибудь можно?
— Если повезет и если шеф согласится с тем, что я предложу, мы можем спасти процента два из того, что потеряли. — Ричардсон рухнул в кресло. Добавил мрачно: — В нынешней ситуации и за два процента стоит побороться.
— Да, — сказала Милли в телефонную трубку. — Поняла.
Свободной рукой она сделала запись. Вновь прикрыв микрофон, сообщила Ричардсону:
— Президент отбыл из Белого дома и направляется в Капитолий.
Брайан язвительно усмехнулся:
— Ура ему! Надеюсь, он найдет дорогу.
Милли отметила время — три тридцать.
Брайан Ричардсон встал и подошел к ней вплотную.
— Милли! Да пошло оно все к черту. Давай поженимся. — Он помолчал, прежде чем сообщить: — Я начал бракоразводную процедуру. Элоиза всячески помогает.
— О Брайан! — Глаза Милли вдруг наполнились слезами. — Ну и подходящее же ты время выбрал.
— Времени у нас вообще нет. А подходящего никогда и не бывает, — грубовато ответил он. — Надо пользоваться тем, что у нас есть.
— Хотела бы я быть такой же уверенной, — призналась Милли. — Я думала об этом. Столько думала!
— Послушай, — с упрямой настойчивостью обратился к ней Ричардсон, — будет война — все так говорят. Все может случиться. Так давай хотя бы возьмем от жизни то, что нам еще осталось.
— Если бы все было так просто, — вздохнула Милли.
— Все от нас зависит, — с вызовом в голосе бросил он. — Захотим — и будет просто.
— Брайан, дорогой, — огорченно ответила Милли. — Я не знаю. Честно, просто не знаю.
«А может, знаешь? — спросила она себя. — Слишком многого хочешь: независимости и замужества одновременно. И ни от чего не отказываться». Но такое недостижимо, Милли это понимала. Может быть, как раз независимой она была слишком долго.
Ричардсон неловко проговорил;
— Я люблю тебя, Милли. Я уже тебе говорил, и с тех пор ничего не изменилось.
Он страдал, что не может выразить всю глубину своих чувств. Но есть вещи, для которых слова найти невозможно.
Милли взмолилась:
— Давай пока все оставим, как есть.
«Пока. Вот так всегда, — подумал он. — Всегда так было и так всегда будет. Пока — и рано или поздно один из нас решит, что срок истек».
— Давай, — согласился он.
Его охватило чувство утраты, ощущение, что он потерял нечто такое, чем никогда не обладал.
Глава 3
В комнате 16, примыкающей к кабинету спикера, премьер-министр встретил дожидавшегося его Бонара Дейтца. Сейчас они были одни в этом просторном роскошном рабочем кабинете, которым обычно пользовались все партии.
— Спасибо, что сразу пришли, — приветствовал его Бонар Дейтц.
— Что вы хотели сказать мне о Харви Уоррендере? — все еще теряясь в догадках, нетерпеливо спросил Джеймс Хауден.
Дейтц уклончиво ответил вопросом на вопрос:
— Вам ведь известно, что мы с ним соседи?
— Да. — Хауден знал о том, что особняки Уоррендеров и Дейтцев в Роклиффе находились друг против друга через дорогу.
— Сегодня утром жена Харви попросила меня зайти к ним, — сообщил ему лидер оппозиции. — Она очень дружна с моей женой.
— Дальше, — поторопил его Хауден.
Бонар Дейтц явно колебался, лицо его выражало тревогу. Наконец он с трудом проговорил:
— Харви заперся у себя в кабинете и отказался выходить. Когда мы позвали его через дверь, пригрозил покончить с собой.
— Неужели… — вымолвил потрясенный Хауден.
— Нет, — Дейтц покачал головой. — Те, кто открыто грозит самоубийством, как правило, на него не решаются. Во всяком случае, мне так говорили.
— Тогда что же…
— Мы все-таки прорвались в кабинет. У Уоррендеров есть слуга. Мы с ним взломали дверь.
Неторопливость Дейтца становилась невыносимой.
— И что? — резко, словно подстегивая собеседника, спросил Хауден.
— Это был какой-то кошмар. Харви обезумел. Впал в неистовство. Мы пытались его успокоить. Он выл, изо рта пена…
— Мне всегда казалось, что такие вещи из области выдумок… — произнес Хауден.
— О, нет. Поверьте мне. — Дейтц снял очки, с силой провел ладонью по лицу. — Не дай Бог еще раз увидеть что-либо подобное.
«Все, как в дурном сне», — подумал Хауден и спросил:
— Что было дальше?
— Боже! — Дейтц зажмурил глаза, потом широко открыл их. С видимым усилием взял себя в руки. — К счастью, слуга у них — здоровенный парень. Он держал Харви. Мы привязали его к стулу. И все это время… он рычал, пытался броситься на нас… нес несусветный бред какой-то…
— Даже не верится, — заметил Хауден. Слишком все это было нелепо, невероятно. Хауден поймал себя на том, что у него дрожат руки. — Просто не верится.
— Ничего, поверите, — угрюмо ответил Бонар Дейтц. — Сразу поверите, если увидите Харви сами.
— А где он сейчас?
— В больнице «Иствью». В изоляции, так это у них, по-моему, называется. После того как нам удалось с ним справиться, жена Харви сразу туда позвонила. Знала, кому звонить.
— Это откуда же? — быстро и резко спросил премьер-министр.
— Судя по всему, для нее это не явилось полной неожиданностью, — объяснил Дейтц. — Харви уже давно лечился. У психиатров. Вы разве не знали?
— Понятия не имел, — признался Хауден, ошеломленный и пораженный ужасом.
