со льдом.
Пока разбирались и расставлялись напитки, Хауден незаметно разглядывал адмирала, вспоминая все, что он слышал об этом человеке, который, как утверждали некоторые, обладал сейчас буквально такой же властью, как и сам президент.
Четыре года назад капитан ВМФ США Левин Рапопорт был обычным морским офицером на грани принудительной отставки — принудительной потому, что вышестоящие адмиралы уже дважды обходили его с повышением, несмотря на его нашумевшую блестящую карьеру пионера подводных запусков межконтинентальных ракет. Беда заключалась в том, что почти никто не любил Левина Рапопорта как человека, а на удивление большое число его влиятельных начальников питали к нему чувство активной ненависти. Последняя проистекала по большей части из-за давней привычки Рапопорта оказываться неизменно правым по любому серьезному вопросу, затрагивающему военно-морские силы, но, мало того, потом еще и без колебаний заявлять: «А что я вам говорил!», — поименно называя тех, кто ему ранее возражал.
Добавьте к этому чудовищное самомнение (полностью оправданное, но тем не менее весьма неприятное), потрясающе дурные манеры, нетерпимость к уставным «каналам» и бюрократическим процедурам и нескрываемое презрение к тем, кого капитан Рапопорт по интеллекту ставил ниже себя — а таковых оказывалось большинство.
Чего только не смогли предвидеть морские военачальники, принимая решение избавиться от необузданного гения, так это яростной шумихи, поднятой конгрессом и общественностью, убоявшихся колоссальной утраты, которую понесет нация, если мозг Рапопорта перестанет активно заниматься своим делом. Один из конгрессменов лаконично прокомментировал сложившуюся ситуацию: «Какого черта, нам нужен этот мерзавец».
Поэтому, осыпаемый тумаками с двух сторон — тут вовсю старались и сенат, и Белый дом, — военно-морской флот дал полный назад и присвоил Рапопорту контрадмирала, избежав, таким образом, его увольнения в отставку. Два года и два очередных звания спустя Рапопорт (к тому времени полный адмирал и еще более колючий, чем прежде) вследствие целой серии новых блестящих свершений был изъят президентом с военно-морской стези и назначен начальником президентского аппарата.
Уже через несколько недель благодаря неистощимой энергии и бесспорным способностям новичок взял в руки такую непосредственную власть, какой никогда не знали его предшественники — такие как Харри Хопкинс, Шерман Эдам или Тед Соренсон.
С тех пор список достигнутых под его руководством успехов, широко известных и оставшихся в тайне, приобрел впечатляющие размеры. Новая программа иностранной помощи, которая, хотя и запоздало, начала завоевывать Америке уважение вместо осуждения; для укрепления внутренней экономики — аграрная политика, которой фермеры сопротивлялись всеми силами, утверждая, что она не будет работать, но которая (как и предсказывал Рапопорт с самого начала) дала отличные результаты; чрезвычайные меры в области научных исследований и — с прицелом в будущее — возрождение научного образования и фундаментальной науки. Были ужесточены меры и по соблюдению закона: с одной стороны, нанесен удар по махинациям в промышленности, с другой — произведена чистка профсоюзов, кульминацией которой явилось свержение главаря профсоюзной мафии Лафто, водворенного за решетку.
Кто-то, вспоминалось Джеймсу Хаудену, в один из задушевных моментов спросил у президента: «Если Рапопорт так уж хорош, то почему он не занял ваше место?» Президент, как утверждает молва, на это добродушно улыбнулся и сказал: «Просто потому, что избрали меня. Левину и шести голосов не набрать, даже если бы он баллотировался на пост живодера».
Все это время, пока президента восхваляли за его прозорливость в поисках талантов, адмирал Рапопорт продолжал вызывать враждебность и неприязнь к себе в тех же пропорциях, что и прежде — если не в больших.
Сейчас Джеймс Хауден мысленно спрашивал себя, как этот неприятный и грубый субъект повлияет на судьбу Канады.
— Прежде чем мы начнем, — произнес президент, — хотел бы поинтересоваться, есть ли у вас все необходимое в Блэр-хауз?
Артур Лексингтон поспешил ответить, улыбаясь:
— Нас там просто заласкали.
— Что ж, рад слышать. — Президент устроился поудобнее за большим столом. — Иногда у нас там, через улицу, случаются небольшие неприятности — вроде той, когда арабы подожгли свои благовония, а вместе с ними заодно и часть дома. Надеюсь, вы-то хотя бы не станете отдирать панели, как русские, в поисках спрятанных микрофонов.
— Обещаем вам этого не делать, — заявил Хауден, — если, конечно, укажете, где они установлены.
Президент издал свой характерный горловой смешок:
— Вам лучше запросить по этому поводу Кремль. Я не удивлюсь, если они воткнули свой передатчик, пока там находились.
— А может быть, это и неплохо, — шутливо заметил Хауден. — По крайней мере они хотя бы так нас услышат. А то по другим каналам у нас не очень получается.
— Да, — согласился президент. — Боюсь, вы правы.
Неожиданно наступило молчание. Через приоткрытое окно едва слышно доносились шум уличного движения и детские крики на игровой площадке Белого дома. Откуда-то неподалеку скорее угадывался, чем слышался, приглушенный стенами дробный перестук пишущей машинки. Хауден обостренно ощутил, что атмосфера резко изменилась от легкомысленной веселости к гробовой серьезности. Он спросил:
— Чтобы исключить недопонимание, Тайлер, вы по-прежнему придерживаетесь мнения, что открытый крупный конфликт в сравнительно недалеком будущем неизбежен?
— Всем сердцем и душой, — ответил президент, — я бы желал сказать «нет». Но могу сказать только «да».
— И мы к нему не готовы, не так ли? — вступил в разговор Артур Лексингтон.
Президент подался всем телом вперед. Позади него ветерок колыхал занавеси и легонько шевелил флаги.
— Нет, джентльмены, — тихо проговорил он. — Мы не готовы и не будем готовы, если Соединенные Штаты и Канада, действуя во имя свободы и надежды на лучший мир, в котором мы живем, не станут плечом к плечу на защиту своей единой границы и нашей общей обороноспособности.
«Ну, вот, — мелькнула у Хаудена мысль, — как быстро мы подошли к главному». Под испытующими взглядами собеседников он сообщил как само собой разумеющееся:
— Я много думал над вашим предложением относительно союзного акта, Тайлер.
По лицу президента скользнула тень улыбки.
— Могу себе представить, Джим.
— Есть много возражений, — сказал Хауден.
— Когда речь идет о делах такого масштаба, — спокойно согласился президент, — было бы удивительно, если бы их не было.
— С другой стороны, — объявил Хауден, — могу сообщить, что мои главные коллеги и я понимаем значительные преимущества, вытекающие из вашего предложения, но только при условии удовлетворения определенных требований и предоставления особых гарантий.
— Вот вы говорите о требованиях и гарантиях, — впервые нервно вытянув шею, подал голос, резкий и звенящий от напряжения, адмирал Рапопорт. — Вне всяких сомнений, вы и упомянутые вами коллеги учитываете, что любые гарантии, откуда бы они ни исходили, окажутся бессмысленными, если не будет обеспечено выживание.
— Да, — ответил Артур Лексингтон, — мы думали об этом.
Поспешно вмешался президент:
— Я хочу, чтобы мы помнили одно, Джим, и вы тоже, Артур, что время работает против нас. Поэтому-то я и призываю действовать очень быстро. По этой же причине мы должны говорить совершенно открыто, пусть даже при этом придется взъерошить чьи-то перышки.
— Разве что на вашем орле,[52] — сурово усмехнулся Хауден. —
